Фармбизнес. Правдивая история о российских предпринимателях
Шрифт:
Замечу, что со временем выставки становились все менее и менее популярны, потому что все участники рынка перезнакомились между собой, заключили долгосрочные контракты и уже не было необходимости собираться на такие общие мероприятия. Лет через пять мы перестали участвовать в выставках.
Возвращаясь к нашему рекламному отделу, должна сказать, что нам пришлось поменять огромное количество рекламщиков, пока к нам не попал этот самый Максим. Он действительно довольно хорошо понимал, что нам нужно, и вдобавок умел изложить наши общие рассуждения о бизнесе и рынке в коротком доходчивом рекламном тексте. В прошлом он, кажется, работал журналистом, но на предыдущей работе ему плохо платили, и он ушел к нам. Максим умел писать тексты, в том числе рекламные. Это, с моей точки зрения, гораздо труднее, чем писать, например, пространные воспоминания, как сейчас это делаю я. Текст должен быть
Мы с Максимом постоянно обсуждали наши рекламные тексты, часто ругались и не сходились во мнениях. Обычно наши разногласия были связаны с тем, что я считала «излишними стилистическими красотами в тексте». У меня склонность к более сухому стилю, – видимо, сказывается мое прошлое в роли научного работника и опыт написания научных статей. Поэтому я всегда старалась вычеркнуть в текстах Максима все, как мне казалось, излишне цветистые обороты, а он решительно сопротивлялся. Я злилась и говорила: «Вот же, черт возьми, имей после этого дело с творческим человеком!» А он злобно возражал: «В первый раз слышу, что “творческий человек” – это ругательство!» Однако сейчас я хорошо понимаю, что текстрайтер лучше его нам не попадался никогда.
При этом он довольно успешно выполнял и остальные функции, начиная с создания распроклятой «сувенирки» и заканчивая оформлением стендов на нескольких выставках, в которых мы участвовали. Кроме того, он действительно стал нашим семейным приятелем, я с ним много раз обсуждала личные проблемы, например будущую профессию моей старшей дочери Алены.
У моей дочери с детства были неплохие способности к рисованию, лепке, в общем, к так называемым «изящным искусствам». А Максим считал себя, так сказать, тоже причастным к этому миру – все-таки бывший журналист, текстрайтер. У него в семье тоже были, как выяснилось, журналисты и писатели, и дружбу он водил с какими-то художниками и т. д. И он очень сильно нажимал на меня, настаивая, чтобы я «не зарывала талант ребенка в землю» и дала ей возможность сначала учиться живописи, а потом, возможно, получить соответствующую профессию. Так сильно на меня в отношении моих детей не давил никто даже из родни. Я держалась твердо.
Собственно, против обучения живописи на любительском уровне я ничего не имела, но была категорически не согласна, чтобы Алена становилась профессиональной художницей. Мои аргументы были такими. Во-первых, эта профессия «плохо кормит» (см. пример самого Максима и его многочисленных приятелей), во-вторых, я против «богемного образа жизни», который неизбежно появится при такой профессии. Кроме всего прочего, сама Алена, человек с весьма твердым характером, не проявляла особого желания специализироваться в этой области и всегда относилась к «изящным искусствам» как к приятному хобби. В конце концов, после многочисленных дискуссий это и решило дело. Максим был вынужден признать, что девица с таким характером если захочет, то и сама заставит родителей дать ей «свободу заниматься искусством». Он сдался, но до конца нашего знакомства так и считал, что у меня на совести лежит преступление перед мировым искусством. Однако, по моим наблюдениям, Алена вполне довольна полученной ею «нехудожественной» профессией и только во время отпуска с удовольствием занимается рисованием и лепкой. А это значит, что я была права, и Аллах с ним, с мировым искусством.
К сожалению, сейчас я потеряла Максима из виду, потому что он уволился от нас в начале 2000-х годов и уехал за границу лечиться (у него был диабет). С его увольнением связана интересная история, которую я хочу рассказать.
С течением времени, пока продолжалось наше знакомство, я узнала, что у Максима, оказывается, отец был очень крупным комсомольским и партийным чином при советской власти. Точные его звания я сейчас перечислять не хочу, но из «Википедии» следует, что он всегда был как-то связан с деятельностью по идеологической части и, в частности, работал в редколлегии центральной газеты КПСС «Правда» (хотя после чехословацких событий, видимо, попал в опалу и был оттуда уволен). Вот и сын его стал журналистом, фактически пойдя по стопам отца. Так или иначе, в результате ему от советской власти досталась большая дача в самом престижном месте – на Рублевском шоссе. Она была приватизирована и потом перешла по наследству к его сыну Максиму. Сам дом, как я понимаю, был старым и не особенно шикарным, а вот участок был роскошный, чуть ли не гектар, и представлял собой значительную ценность, особенно в новые времена, когда на Рублевке возжелали поселиться очень богатые люди и цены на участки там сильно поднялись.
Как я уже говорила, бедняга Максим страдал тяжелой формой диабета, и по мере развития болезни работать ему становилось все труднее и труднее. В конце концов он пришел к идее продать этот участок и, если будет выручена действительно приличная сумма, бросить работу и жить на эти деньги. Тут и покупатель объявился – его соседкой по даче стала знаменитая сочинительница детективов, достаточно богатая женщина, которая вознамерилась расширить свой собственный участок за счет присоединения к нему соседского. И вот Максим отправился к ней договариваться о продаже. Его рассказ о том, как это происходило, представляется мне очень интересным. Я никогда не бывала в рублевских особняках, и мне показалось любопытным хотя бы краем глаза заглянуть в этот мир с помощью Максима.
Мадам назначила ему встречу на определенный час, пригласив к себе домой. В указанное время он подошел к воротам, позвонил. Через домофон, укрепленный на воротах, из дома поинтересовались: «Кто там?» Спустя минуту здоровенный охранник открыл ворота, сообщил, что хозяйка действительно ждет, и пригласил следовать за собой к дому. Они прошли через огромный хорошо ухоженный сад, где вдоль дорожек были расставлены разные статуи, присутствовала пара фонтанов и декоративных мостиков, а за отдельной загородкой располагалась российская имитация «японского сада». Я сама увлекаюсь садоводством, регулярно читаю разные «садоводческие» журнальчики и могу подтвердить, что таков обязательный «джентльменский набор» для любого приличного новорусского поместья.
Дом был из отштукатуренного кирпича и показался Максиму очень большим. Дверь открыла, видимо, горничная (во всяком случае, она была, как положено горничной, в кружевном фартучке и наколке). Она сообщила, что «хозяйка ожидает наверху», и повела гостя по лестнице на второй этаж. Стены холла, в котором находилась эта лестница, были вплотную увешаны картинами. Картины произвели на Максима сильное впечатление. «Я, конечно, не специалист и экспертом быть не могу… Но так, по внешнему виду – это все “старые голландцы”. Наверное, все-таки подделки – не может быть в России в одном месте столько “старых голландцев” – их, наверное, во всем Амстердаме столько не наберется!» Наверху горничная открыла высоченную дверь, доложила о приходе гостя и ввела Максима в большой полутемный зал. Полутемным он был от большого количества сложных многослойных драпировок на окнах, а электрическое освещение почему-то не было включено. На кушетке, с сигаретой в руке, тоже облаченная в многочисленные полупрозрачные драпировки, возлежала в томной позе Мадам Писательница. Сигарета была вставлена в длинный-предлинный мундштук, сделанный из чего-то очень экзотического (это сразу было видно). Мадам сделала жест рукой, и гостю срочно подставили стул. Переговоры начались.
Почему-то Максим детально не распространялся о переговорах. С гораздо большим воодушевлением он описывал обстановку дома и манеры Мадам Писательницы (я, кстати, читала пару ее детективов – барахло барахлом, «остросюжетная скука»). Результат переговоров был таким – Максим продал свой участок за миллион долларов. Ему самому досталось 500 тысяч, так как у него был брат, с которым Максим честно поделился. Получив деньги, он сразу же уволился от нас, но еще некоторое время мы поддерживали с ним связь – он несколько раз заходил ко мне в гости и рассказывал о своей жизни.
Свои 500 тысяч Максим потратил удивительным для меня образом. Сколько-то он отложил на лечение и на жизнь (не очень много, кажется, тысяч сто). На остальные деньги он купил несколько гаражей и стал искать по всей стране и скупать старые-престарые автомобили (еще 30–40-х годов прошлого века и т. д.), ремонтировать их и ставить в эти гаражи. Оказалось, что он всю жизнь мечтал именно о таком занятии. Эти автомобили стоили бешеных денег, ремонтировать их тоже было очень дорого, и деньги быстро стали заканчиваться. Я очень удивлялась такому нерациональному (с моей точки зрения) поведению. Я вообще не люблю автомашины и ничего в них не понимаю. Но Максим только махал на меня рукой, глаза его горели, когда он рассказывал об очередном драндулете, который он нашел в деревне под Саратовом «почти в целом состоянии». Потом он пытался мне доказать, что это тоже своего рода бизнес, что в отремонтированном состоянии драндулет будет стоить гораздо дороже и его, в принципе, можно будет с прибылью продать… Я спрашивала: «Ну, и сколько штук ты уже отремонтировал и продал? И какая у тебя получается прибыль с одной штуки в среднем?» Но Максим отмахивался, потому что рассуждал совершенно не так, никакая прибыль на самом деле его не интересовала, а относился он к этому делу скорее как к религиозному служению.