Фарш Мендельсона
Шрифт:
— Ты вообще молчи. У вас куда ни плюнь, везде ноу-хау. Растление малолетних тоже ноу-хау?
— Какое растление? — удивился дед. Но я закусила удила:
— Вас за подобные фокусы легко привлечь к суду. А у нашей амебы-невесты вообще материнские права отнять. Молчать, пока я говорю! Выставили, понимаешь, детишек на улицу в девятом часу вечера. Мол, погуляйте, подышите свежим воздухом. Им куртки кто-нибудь дал? Дождь идет. Окна кто-нибудь зашторил? Как они окна еще носами не выдавили, разглядывая ваш доморощенный стриптиз!
Пристыженные
— Э-э… нам можно одеваться? — тихо спросила девушка.
— Одевайтесь, — Клара вручила каждому по анкете, — заполните и принесете, а потом мы поговорим о вашей физической совместимости.
— А чего о ней говорить? — удивился парень. — Я и так вижу — совместимы. Пошли, Анюта, посидим в кафе. Мы и без этих идиотов все решим. Ноу-хау, понимаешь, придумали. Зачем ноу-хау, когда есть и другие способы проверить, нужен тебе этот человек или нет.
— Вот видишь, — укорила меня Соня, когда только что образовавшаяся пара покинула дом, — Такую сделку сорвала.
— Я вам еще и не то сорву, — подавляя в себе желание, взять скалку и хорошенько отдубасить каждого из присутствующих. Оля, марш ко мне за детьми. Уложишь их в постель и почитаешь сказку перед сном.
— Какую сказку? — растерялась Оля, которая обычно читала только программку телепередач.
— Добрую! — крикнула я, теряя терпение. — А вам дорогие друзья-товарищи выношу последнее предупреждение: еще раз узнаю, про собеседование-стриптиз, прикрою агентство. Хватит с меня того, что приходится оплачивать ваши расходы. Ноу-хау, блин! Все! На сегодня концерт окончен.
Если бы я знала, какой концерт меня ждал утром…
ГЛАВА 14
В справедливости закона Мэрфи меня лишний раз убедил Федоров, разбудивший ни свет, ни заря. Сделал он это совершенно зря. Поскольку в промежутке между шестью и девятью утра я страдаю синдромом утреннего раздражения. В это время даже Гена зарекается со мной спорить. Всегда знала, что Гена — умнейшее существо, чего не скажешь об отдельных представителях рода человеческого. В качестве наглядного примера этих самых представителей рода человеческого прекрасно подойдет оперуполномоченный Федоров.
Спрашивается, зачем врываться в дом к сонной даме и обвинять ее во всех смертных грехах?! Каких? Например, была ли она вчера в доме на проспекте Непокоренных; видела ли она там труп мужчины? И если видела, то почему так спешно ретировалась с места преступления?
— Столько вопросов и мне одной? — я завернулась в прозрачный пеньюар и сонно уставилась на красного от натуги Федорова. Видимо, обвинять меня, ему с каждой минутой становилось все сложнее и сложнее.
— Все вопросы по существу, — отбрил Федоров, по-хозяйски развалившийся на моей кухне. — Кофе не угостите? В горле что-то пересохло.
— Не угощу. Переживет как-нибудь ваше бесценное горло. Орите меньше, тогда и пересыхать не будет. Тоже мне Иссык-Куль нашелся.
Незваный гость обиделся:
— Зачем грубить и обзываться?
— Где? — все-таки пока я туго соображала.
— На квартире Меморина. Знаю, что вы видели мертвого и голого Мендельсона. И теперь мне хочется знать, что именно привело вас в эту злополучную квартиру.
То, что меня привело в злополучную квартиру, было надежно спрятано на самом видном месте. Более того, Федоров как раз рассматривал это самое видное место (не надо двусмысленных намеков! Я говорю о самодельной картине на стене), не понимая, что именно он рассматривает.
— Мои извинения, Федор Федорович. Грубить не хотела. Сами посудите, врываетесь в дом, когда еще петухи не пропели, обвиняете без всяких на то оснований. А меж тем, убийство моего мужа так и не раскрыто.
— Вашего бывшего мужа, — в который раз уточнил Федоров.
— Какая разница — бывшего, настоящего, будущего, — отмахнулась я. — Все равно оно не раскрыто. Вот ваш кофе.
— Спасибо. Я обязательно раскрою, тем более появились новые обстоятельства.
— Какие? — настороженность пришлось скрыть в пенке горячего капуччино.
— Знакомец ваш, Иаков Мендельсон, прелюбопытной фигурой оказался. Даже жаль, что столь преждевременно отправился в иной мир, очень хотелось с ним побеседовать.
— На предмет?
— На предмет мошенничества, многоженства, вымогательства. Список большой. Лично вас что интересует?
— Лично меня Мендельсон не интересует, — терпеть не могу врать, но тут уж пришлось, дабы скрыть свое любопытство.
— Врете, — с удовольствием заметил Федоров, — я еще в больнице отметил ваш интерес. Небось стояли и пялились на него, пока он плавал в ванне.
— Что ж вам эта ванна покоя не дает?
— Ага, значит были вы там. Были! — торжествующе завопил Федоров. — Я так и знал. Человек, можно сказать, вас на тот свет едва не отправил, а вы все равно нашли пару извиняющих обстоятельств. Вылитая мать Тереза.
— Если учесть, как она выглядела последние двадцать лет перед кончиной, то комплимент получился сомнительный, — вот хам! Явился по утрянке, разбудил, настроение испортил, а теперь еще пьет на моей кухне мой кофе.
— Это не комплимент, а констатация, — усугубил Федоров и всыпал в чашку три ложки сахара. — Стефания, вы не находите, что мы прекрасная пара? По-моему, замечательный семейный завтрак. Вы слегка не в духе, но мне это даже нравится. Мы наслаждаемся прекрасным видом из окна… А это что еще за перец?
В первую минуту я подумала, что он имеет в виду огурцы-мутанты на окне — над которыми в свое время проэксперементировала Клара. Однако внимание опера привлекло нечто иное.
Под моими окнами действительно происходило что-то странное. Сначала появился толстяк в сомбреро, в руках он держал маленькую гитару. К нему присоединился мужик с волынкой, не трудно догадаться, что на нем была клетчатая юбка. Последним в трио оказался дядька, одетый в… пионерскую форму, в руках он держал барабан.