Фарш Мендельсона
Шрифт:
— Немного изменилось за века, — заметила бабушка, перекрикивая шум мясорубки. — Ты тоже, помнится, Эфкин деловой костюм чернилами облила.
— Я случайно, — стала оправдываться Ольга.
— Вот и Елизавета также говорила. Изрежет, бывало, платье фрейлине и плачет — случайно получилось, не досмотрела я, простите люди добрые! — судя по тону бабушки Ольга успела порядком ей надоесть. — И вообще, Оля, ты совершенно неправильно относишься к семейной жизни. Думаешь, наденешь фату, посетишь дворец бракосочетания и будет тебе сказка. Ан нет! Для семейной жизни ты пока не приспособлена. Между нами, девочками, ты вообще ни к чему не приспособлена. Тем более к супружеству. Жена должна обожать мужа. Раньше, в дореволюционной России, даже предмет такой в женских гимназиях был — обожание. Понимаешь? Обожанию учились. А ты?
— Я Федора Федоровича обожаю, — захрустела новой морковкой Ольга. — Вон даже худею ради него.
— Ты худеешь ради себя. Тебя уже полы с подогревом не выдерживают. Пар из половиц идет, когда ты проходишь, — саркастически отметила Соня.
— Девочки, только не ссорьтесь, — заметил дед, войдя на кухню. — Ссоры вредят пищеварению. Вкусно пахнет. Что готовим?
— Приворотное средство, — заявила Соня. — «Фарш Мендельсона» называется. — Будем угощать несговорчивых кандидатов. Не захотят — насильно в глотку запихнем. С подливкой должно легко пойти.
— А с водочкой еще лучше, — захихикал дед. — Попробуем на Федорове и Эфе.
— С Эфой нехорошо получилось, — вслед за дедом на кухне появился Фима. — Девочка в больницу попала, никто не пришел. Домой вернулась — никто не встретил. Будто нам до нее и дела нет.
Повисла гнетущая пауза.
— Мы были заняты, то собеседование, то знакомство, то знакомство, то собеседование, — начала оправдываться Соня. — Хотя… Ты прав, мы все виноваты. Забыли…
— Но она тоже хороша, — заявила Ольга, вгрызаясь в капустный лист. — Кто в прошлый раз воду отключил, когда я мылась? Эфа! Кто жениха у меня отбивал и продолжает отбивать? Эфа! Кто мужа увел? Опять Эфа!
— Оля, прекрати! — Фима оборвал Ольгу. — Тебя послушаешь, так Эфа виновата во всех смертных грехах. Зато мы белые и пушистые как ангелочки из божьего инкубатора. Постыдились бы! Девчонка чуть на тот свет не отправилась, а мы ей претензии морального порядка предъявляем. Наслушались инсинуаций Федорова, и в больницу не ногой. Мол, она нашу семью позорит.
Домочадцы молчали, однако мне стало понятно, кого стоит винить в их равнодушии. Не думала, что Федоров такой ханжа и ревнивец: с виду вполне положительный мужчина.
— Давайте сделаем Эфе подарок, — воодушевилась Клара. — Подарим ей любовных романов, цветы… Купим вина, тортик, и хором попросим прощения за доставленные неприятности.
— Не поймет, — Соня ловко лепила приворотные котлеты. — Не поймет и не простит. Я бы тоже не поняла. Мы ее бросили в самый тяжелый момент жизни. И поди объясни, почему бросили, если и сами толком не понимаем. Одним словом, бес попутал. Тоже мне, семья называется.
На этой трогательной ноте я тихо ретировалась. Если бы не тренинг, то я бы действительно всерьез и надолго обиделась на родню. Но истинная стерва не обижается, поэтому, когда притихшее семейство явится ко мне с извинениями, шампанским и тортиком, то встречу без упреков. Мол, с кем не бывает… Тем более, не только в Федорове дело. Клара и Карл, например, панически боятся больниц. Пациент, оказавшийся на больничной койке, для них перестает существовать. Уже потом они оправдываются, извиняются, пытаясь загладить свой проступок, и при этом испытывают чувство неловкости. Все понятно: налицо инстинкт самосохранения. Человек — разумное животное, и он старается оградить себя от неприятности и стресса. То же можно сказать и об Ольге с Фимой. Если они забудут, к примеру, поздравить кого-нибудь с днем рождения, то потом не станут общаться с именинником еще года два. Исключительно из чувства стыда и раскаяния. Про Ольгу вообще лучше умолчать: поступки данной особи не поддаются анализу. Либо не обращай на них внимания. либо принимай такими, какие они есть.
Как ни странно, но по размышлении, мне стало легче. Родственники — ужасный народ, но без этого народа не обойтись. Одиночество еще хуже, как бы мы его ни призывали после очередной семейной ссоры. Как сказал английский критик Ричард Олдингтон: родственники не вносят в нашу жизнь ничего хорошего и считают, что это дает им право вмешиваться в наши дела. Именно поэтому я собиралась подержать родню в состоянии вины. Хотя бы до вечера. Поэтому задача номер один — исчезнуть до их виновато-торжественного визита. Задача номер два — наведаться в институт и посмотреть, как идет проверка. И, наконец, задача номере три… Но об этому чуть позже.
В институте было тихо, пустынно и очень грязно. Словно по этажам смерч прошелся. Повсюду лежали папки, бумаги, книги, меловые кучки и обрывки старых газет. Хуже всего досталось моему кабинету. Вспоротая обивка кресел, вывороченные ящики стола, расколотые цветочные горшки и растоптанные цветы. Черт подери, что здесь произошло? Мозг услужливо подсказал: обыск. Здесь явно что-то искали. На разбитом мониторе криво висела записка. Держалась она на жевательной резинке. Записка гласила: «Последнее предупреждение. Верни кольцо и карту. Доктор смерть». Уф! Мой кабинет — замечательные декорации для ремейка фильма «Неуловимые мстители. Часть вторая». Аппетиты у доктора растут не по дням, а по часам. И почему у нас опять «последнее предупреждение», вчера вроде точно такое же получили. Неужели под доктора кто-то работает? Забавно.
Я еще раз прочитала записку. Час от часу не легче. Про кольцо знаю, затерялось куда-то. А карта здесь причем? И какая, собственно, карта? Санкт-Петербурга? Ленинградской области? Европы? Хоть бы подсказал, я бы пошла в магазин и скупила все товары в топографическом отделе. Пусть изучает себе на здоровье. От себя добавила бы бонус — карту мира. Пусть доктор порадуется.
Я уже засунула записку в карман, как позади раздался негодующий возглас:
— Что здесь происходит?
В гневе Непарада был прекрасен. Более того, он был восхитителен. Настолько, что я даже на минуту ему поверила.
— На ваш вопрос Вячеслав Янович, я не могу ответить. Вот вернулась на работу после больницы и застала такой разгром. Вы, наверное, здесь бывали чаще меня, так что сможете пролить свет на происходящее…
— Стефания Андреевна, честное слово: вчера все было в порядке. Я сам удивлен. Вы ничего странного здесь не заметили?
— А вы считаете подобный бардак в норме вещей? — в свою очередь спросила я.
Непарада смешался:
— Я имею в виду что-нибудь другое.
— Например?
— Например, угрозы…
— Угроз не было, — записка предательски шуршала в кармане.
Мы помолчали.
— У меня идея, Стефания Андреевна, я сейчас вызову уборщиц, чтобы они привели факультет в порядок. А мы с вами пойдем пообедать. Помнится, вы обещали мне это удовольствие.
Пришлось согласиться. Спустя полчаса я искренне пожалела о таком решении. Непарада искренне старался быть галантным. За великолепным обедом мы беседовали о погоде, курсе валют и литературе. Хотя про литературу ему лучше молчать. Микки Спилейн не относится к числу моих любимых авторов, равно как и Джеймс Хэдли Чейз. Пару раз Непарада попытался поинтересоваться моим семейным положением и финансовым состоянием. Поскольку я не среагировала на провокацию, мы переключились на нейтральные темы: кухню народов мира и уровень образования в России. Наверное, со стороны, мы выглядели как добрые приятели или потенциальные влюбленные. Наверное… Однако на протяжении всего обеда я ловила себя на мысли, что мне хочется встать и бежать от этого человека как можно дальше.