Фатальная ошибка опера Федотова
Шрифт:
Вот и все, Федот.
Так тупо.
Так нелепо…
Не хотел ведь влезать, какого хера все?
Закрываю глаза, вижу перед собой лицо Захаровой. Не такое, как сейчас, холодное, мертвенное, чужое, а то, что было, когда я брал ее первый раз, пьяный, злой, жестокий. Как она на меня смотрела! Как широко раскрыты были ее глаза! А в них…
Блять! Не может такого быть! Не может просто! Не верю!
— Эй… Погоди… — говорю я водителю, — давай в другое место!
Водитель, не задавая лишних вопросов,
И через пять минут я уже стою у дома Захаровой и смотрю на темные окна ее квартиры.
Машина Солнечного-старшего уезжает, и я остаюсь один, в темном пустом дворе.
Оглядываюсь, реально только теперь понимая, где оказался, и бессильно валюсь на лавочку на детской площадке.
Ну вот не дурак ли? Какого хера делаю тут? Что хочу спросить?
У меня совсем нет никакой мужской гордости? Она послала, она все очень четко прояснила…
Ее глаза, темные, напряженные, доверчивые… Ее стон, первый, сладкий стон, в наш первый раз. Ее наивный взгляд в восемнадцать… Трахни меня, Федотов… Я тебя давно люблю…
Блять…
И я, дурак, это все проебал…
Мои дурные мысли разрывает трель телефонного звонка. Смотрю на номер. Тапаю на зеленую кнопку.
— Федот, у меня дочь родилась, прикинь? — голос Сома возбужденный, довольный и безмерно удивленный. Словно он до сих пор не верит в случившееся.
— Поздравляю, — говорю я, доставая сигареты и наконец-то затягиваясь с удовольствием. Выпускаю дым, смотрю в звездное небо над головой. Равнодушное такое. Сегодня ночью родился еще один человек… Одна маленькая песчинка в этом океане…
— Она… Знаешь, она такая… — голос на той стороне трубки странный, кажется, Сом в шоке, чуть ли не на слезе от умиления, — маленькая!
— Ну, оно и понятно, Сомяра, какой же ей быть, она только родилась…
— И… И красная!
— Это нормально? — уточняю я на всякий случай, потому как в анатомии новорожденных не силен.
— Да… Но я как-то… А мне еще ее подержать дали, прикинь, Федот?
— Ну, круто, че… — я думаю, что сам фиг бы взял что-то настолько хрупкое и драгоценное в руки. Страшно же, наверняка!
— А она на меня посмотрела… Федот, она прямо на меня посмотрела… Блин… Я чет не в себе, Федот, ты прости… Я Немому позвонил… А с ним же не поговоришь, он два раза бекнул, один мекнул… А больше мне, выходит, и некому… Мать с отцом, они… Черт… А она, знаешь… Она на меня похожа…
— Не повезло… — вздыхаю я, представляя себе мелкую девчонку с Сомиковской рожей… Н-да…
— Да блять, Федот! — искренне обижается Сом.
— Ну, может, выправится еще… — утешаю я его, — мамашка-то у нее зачетная… Как она, кстати? Норм?
Не то, чтоб мне было сильно интересно, как себя чувствует Поняшка, да и явно у нее все норм, иначе Сом бы так не звонил, но почему-то
— Да, все хорошо… Они спят сейчас… А я на крыльце роддома стою. Дышу.
— А счастливая родня была уже?
— Ага… Постояли под окнами и свалили праздновать. Риска устала, пару слов им муркнула в трубку и все. А в роддом их не пустили, естественно, тут такой кордон, хер проскочишь. Мне можно, я же на совместных родах, и мы палату выкупили, я могу находиться в ней все время, помогать, там… Блять, Федот, я несу какой-то бред… Ты меня прости, просто… Она, знаешь, посмотрела… и словно узнала меня. Серьезная такая, прикинь? И палец мой сжала. Она поняла, что я — ее отец, прикинь?
Я киваю, словно Сом может это увидеть, щурюсь в небо, равнодушное и темное.
Прикольно, что Сом сейчас наверняка смотрит в это же небо одновременно со мной. И оно ему не кажется равнодушным…
— Это круто, Сом. За палец — однозначно поняла, что ты ее отец, да…
— Вот-вот! — не желает понимать моей иронии Сом, радуется, что я поддерживаю его бредовую теорию, — это называется как-то… Блять, забыл, слово такое… Короче, когда ребенок первым видит кого-то в своей жизни, то сразу привязывается…
— Это у уток, Сом, — усмехаюсь я, — люди-то посложней…
— Не, я точно знаю! Точно!
— Я рад за тебя, Сом, — говорю ему я, — правда, рад.
— Спасибо, Федот!
Я вижу, как у подъезда Захаровой тормозит такси, и торопливо говорю в трубку:
— Все, иди к своим, пока Сом!
И, не слушая его ответа, отрубаю телефон.
Всматриваюсь в мрак ночи, пытаясь разглядеть пассажира.
Пассажирку. Фигуристую девушку, выбирающуюся с заднего сиденья такси. Одну.
Захарова захлопывает дверь машины, стоит спиной, копаясь в сумке в поисках ключей.
А я смотрю на ее спину, поникшую, усталую, и испытываю невыразимое, бешеное облегчение. Не поехала она ни с Карасем, ни с кем-то еще. Вернулась домой. Одна.
Захарова открывает подъезд, заходит, и я бегу следом, успевая перехватить закрывающуюся железную дверь.
Слышу, как она поднимается на свой этаж, легко и бесшумно скольжу вверх по ступенькам.
В голове нет ни одной мысли, реально ни одной.
Я не чувствую ничего, кроме бешено, дико стучащего сердца в груди. И не слышу ничего, кроме тока крови, гудящего в ушах.
Я догоняю Захарову у самых дверей, она уже открывает дверь.
И не сдерживаюсь, обнимаю ее сзади, сходу прижимаясь всем телом, фиксируя. И со страхом ожидая отпора, который она, оказывается, вполне способна дать. Причем, нехилый такой.
Если и сейчас оттолкнет… Блять… Я не знаю, что сделаю. Не знаю. Так далеко планы не высвечиваются.
Захарова крупно вздрагивает, когда я к ней прижимаюсь, замирает, не поворачиваясь…