Фатальная ошибка опера Федотова

Зайцева Мария

Бля… Кнут моим состоянием интересуется. Значит, реально плохо выгляжу.

Хочется сказать, что все плохо, плохо, да!

Что меня выкинула сегодня утром из кровати и в целом из своей жизни женщина. Женщина, к которой я вообще, оказывается, не равнодушен. Сюрприз, мазафака…

И выкинула просто потому, что, тут цитата: “Перегорела, товарищ начальник. Раньше надо было”.

И нет, я не поверил. И кинулся проверять и доказывать. И даже проверил, чего уж там!

Хорошо так проверил, жестко.

Вот

только Захарова, откричав и отстонав всю мою проверку, своего мнения не поменяла.

И я, честно говоря, вообще не понял, что это было. Именно от непонимания ситуации, осознания, что я почему-то внезапно для себя оказался в полной заднице, херово до такой степени, что… Смотри выше. Очень хочется… Но… Дом, работа, долбанные куры…

Мне хочется это все сказать, несмотря на общую тупость ситуации и отдельного тупого меня, зачем-то внутри этого гребанного круга очутившегося.

Но…

— Нет, товарищ подполковник, — отвечаю я, — все нормально, устал просто… У друга ночью жена родила, я его в роддом возил… И вот…

— Это у Сомова, что ли? — щурится Кнут, — который с пятого?

— Ага, — киваю я.

А Кнут внезапно улыбается:

— И кого родил?

— Девочку.

— У-у-у… — реагируют парни, радостно переключаясь с общего напряга внезапной планерки на такой приятный повод, — девка…

— Ага, халтурщик…

— Бракодел…

— Не бракодел, а ювелир! — строго тормозит выкрики с мест Кнут, — у меня самого две дочки. Сом у нас теперь не просто отец, а папуля…

И смеется.

И все остальные, чуть оттаяв, радостно ржут и наперебой требуют передавать поздравления Сому.

Не все его знают лично, но в том году Сом был лучшим участковым по городу, премию получил и висел на доске почета. А это запоминается. Как и то, кто у него отец и кто тесть.

Нелегко ему с таким бэкграундом приходится, по себе знаю. Попробуй докажи, что ты — отличная от своей родни боевая единица.

— У тебя дежурство сегодня? — спрашивает Кнут, когда веселье стихает.

— Да.

— С Морозовым поменяешься. Отоспишься.

— А чего это я? — начинает возбухать Морозов, но Кнут поворачивается к нему и жестко придавливает взглядом.

— А причин нет, Морозов? Может, сам сейчас расскажешь?

— А че я? Я ничего такого…

— Итак, — обводит всех присутствующих взглядом Кнут, давая понять, что перемена закончилась, и сейчас предстоит веселье другого плана, — вторая часть, так сказать, марлезонского балета… Кто-нибудь смотрел марлезонский балет? Нет? Мне тоже не доводилось. Вот сейчас и приобщимся.

И щелкает пультом проектора.

И в течение следующих десяти минут мы наблюдаем охерительное кино с тремя действующими лицами. Двумя живыми и одним неживым.

— Кто не понял, прокомментирую, — говорит Кнут, косплея голос за кадром, — это Морозов и Дранников. На вызове на труп. Вчера.

Мы смотрим, как две фигуры осматривают неподвижное тело, затем о чем-то разговаривают…

А после берут и просто грузят тело в багажник машины!

И увозят!

Под гробовое молчание парней Кнут продолжает комментировать запись:

— Эту запись мы изъяли из магазина, напротив места происшествия. Лиц не видно, но фигуры и, главное, номера машины, приехавшей на вызов, вполне узнаваемы. А вот эта запись… — тут он щелкает пультом, и на экране появляется знакомая машина и знакомые мудаки, в этот раз проделывающие обратную операцию, то есть, выкидывающие тело из багажника тачки в кусты рядом с гаражами, — нам предоставили коллеги с соседнего участка… Они очень расстроились из-за висяка на своей территории, особенно в конце квартала… И очень постарались провести грамотные оперативные мероприятия. И теперь, внимание, вопрос, — тут Кнут поворачивается к сидящему истуканом Морозову, бледному, как привидение, — что мне с вами, мудаками, делать?

Дальше звучит целая речь, которую перевести на другие языки невозможно.

Я, немного охерев от картинки, что в моем нынешнем состоянии равно дикому шоку, слушаю выплеск эмоций начальства, вполне философски глядя в окно и думая о том, что все же кому-то сейчас еще херовей, чем мне. Это не радует, но как-то примиряет с реальностью. Чуть-чуть.

А еще я думаю о том, что надо засунуть свою гордость в жопу и поговорить с отцом насчет перевода. Или с Мишкой сначала. Он говорил, у них есть место.

Потому что больше работать здесь и встречаться с Захаровой я просто не смогу. Или ее убью, или ебнусь в край.

Первое — вернее.

Вот так вот, нежданно-негаданно и приходит лютый зверь песец к ничего не подозревающему человеку…

Глава 26

Мишка оказывается дома, у него прошлая неделя была дежурная, и теперь он отдыхает от веселья.

Я прохожу в его квартиру, с размаху падаю на мягкий здоровенный диван, закидываю руки за голову и смотрю в потолок.

Брат, поизучав пару секунд мою рожу, вздыхает и молча топает на кухню. Хлопает там дверцей холодильника, звенит посудой.

Я все это время не шевелюсь, вяло таращась в потолок и прикидывая, как начать разговор со старшим братом.

Мишка старше на пять лет, и мы никогда не были прямо друзьями-приятелями.

Слишком много ответственности на него, самого первого сына, больше всего похожего на отца и манерами, и голосом, и мировоззрением, было возложено с самого детства.

По сравнению с тем, как отец дрюкал Мишку, меня, можно сказать, и не трогали вообще. По лайту все проходило.