Фатальная ошибка опера Федотова

Зайцева Мария

Младшенький же, многое прощалось…

А уж с сестренки просто пылинки сдували, блин. Еще бы, такая няшечка… Я и сам, стоило этой козе ресничками своими похлопать, не мог устоять. И как дурак делал все, чего ей хотелось. Помню, как ее мелкие шалости покрывал бесконечно, покупал всякие ништяки и внимательно смотрел, чтоб ни одна тварь не обидела.

И вот… Не досмотрел, упустил чуть-чуть. А Немой, гад такой, и поймал момент. И теперь сестренка моя не Федотова больше, а Горелова. И Немой все ее капризы исполняет… Ха-ха…

Ну, а

Мишка, получалось так, за нами всеми смотрел. И разруливал мои проблемы, если они нарисовывались и требовали оперативного вмешательства.

А такое периодами случалось, потому что я — нихера не пай-мальчиком рос, и характером не в отца получился, а в деда, по маминой линии. Тот еще распиздяй был, говорят. Много чего творил по малолетке. Только море и дисциплинировало. Пошел юнгой на корабль, чтоб от тюряги отмазаться, да так и задержался… И на пенсию вышел уже капитаном первого ранга… Пошло море на пользу предку, добавило ума в пустую башку.

А мне вот Мишка добавлял, да еще и работа моя чуть-чуть наставила на путь истинный.

Я лежу, думая, что, узнай отец хотя бы о половине моих художеств по щени, отправил бы по стопам великого предка, выпнул в мореходку… А может, это выход? Ну а чего? Свалю матросиком куда-нибудь в дальнее плаванье… Типа, до Рио или Нагасаки, или как там в песне пелось? Игарка? Названия-то какие прикольные… Романтика, блять…

Увижу мир…

И забуду про одну мелкую дрянь, прошедшуюся по душе каблуком. Забавно: сам всегда ржал над парнями, из-за баб страдавшими, считал это блажью, а теперь…

И, главное, когда это успело случиться-то? Когда? Не понимаю до сих пор.

Я же ненавидел ее. Я же ее избегал, блять! Видеть не хотел! И в то же время глаз отвести не в состоянии был, будем уж честными, да?

Все внутри протестует против таких тупых признаний, даже самому себе, хочется все время вырулить на привычную дорожку: типа я такой весь крутой мачо, и поебать мне на бабские капризы. Выделывается — пошла нахер!

Вот только беда в том, что от себя не спрячешься.

Каким-то образом, сам не поняв, когда это случилось, как это случилось, я все же попал. И она мне в душу попала, мелкая, бессовестная дрянь… Она хотела, она получила.

Вот и не верь после этого в бабскую упертость.

Хотя, тут в большей степени моя вина, конечно.

Не велся бы, как дурак, на титьки сахарные и губы пухлые, не немел бы, стоило ей ресницами пушистыми взмахнуть… И ничего бы этого не было.

А теперь… Теперь обтекай, Вова. А не умеешь — впитывай, блять. По-другому никак.

Мишка появляется на пороге комнаты с подносом, заставленным всем, чем должен правильный старший брат встречать младшего брата: вискарик, закусь достойная. И холодец.

Смотрю на последнее блюдо, чувствуя, как в животе урчит.

— Мама заходила?

— Ага, — кивает брат, — давай, жри. И рассказывай, какого хера с таким лицом.

— С обычным, — я не отказываюсь. Мамин холодец — это наша семейная слабость. Сажусь ближе к подносу, берусь за вилку и тут же набиваю рот самым вкусным в мире блюдом. Организм настолько радуется попаданию в себя нормальной еды, что не могу сдержать стона удовольствия. Как давно я, оказывается, не жрал нормально!

Мишка разваливается на соседнем кресле-груше, прикуривает, пускает дым в потолок, смотрит на меня, чуть прищурившись, и очень сильно в этот момент напоминает отца, прямо до оторопи.

— Не пялься на меня, — бормочу с набитым ртом, — подавлюсь, к херам.

— Хуево выглядишь, — комментирует он, никак не реагируя на просьбу, — совсем достали?

— Кто? — удивленно прекращаю жевать, пялюсь на брата, а затем доходит, — а… Не… Там все штатно.

— Слышал я про ваших героев, — усмехается Мишка, а я только вздыхаю. Посмешище, блять, на весь город теперь, а не отделение.

Доедаю холодец, отдуваясь, зажевываю черных хлебом с хреном и горчицей напополам, тоже, судя по перехватившемуся дыханию и ломоте в затылке, маминого авторства. Только она умеет делать такие жгучие, что глаза вылезают из орбит.

Мишка дожидается, пока я вытру слезы, разливает по первой.

Выпиваем молча.

Вторая идет хорошо, и как-то даже на душе становится легче.

Вот что целебная мамина еда делает в правильной компании и с правильной выпивкой.

Откидываюсь на спинку дивана, тяну сигареты, выдыхаю. И ощущаю, как депрессуха, жестко накрывшая на пятиминутке у начальства, отпускает.

Появляются силы жить и в будущее смотреть. Пусть без оптимизма, но и не совсем с безнадегой.

— Кто она? — Мишка, все же, полностью отмороженный следак. И профдеформация у него такая, что пора врачам сдаваться. Вопросами бьет прямо по живому.

Кашляю, поперхнувшись дымом от неожиданности, он невозмутимо наблюдает.

— Ты про что? — выдаю , наконец, отдышавшись.

— Ты заваливаешься ко мне, чего не было уже года три точно, — начинает методично перечислять Мишка, — последний раз ты так приходил, когда на работе то дело получил, помнишь, расчлененка? Там еще дети…

— Помню, можешь не продолжать, — торопливо перебиваю я брата, изо всех сил не желая воскрешать в памяти картинки того дела. Оно мне даже во сне снилось, хотя я нихера не чувствительный юноша со взором горящим.

— На вопрос про сложности на работе реагируешь штатно, — продолжает Мишка, — не напрягаешься. Значит, дело не в этом. Дома, насколько я в курсе, все хорошо, так что с этой стороны тоже никаких неприятностей, ради которых тебя принесло бы ко мне без звонка и предупреждения, быть не может. Остается только один вариант. Баба. Зная тебя, верится с трудом, конечно, но… Бывает даже невозможное. Ну и кто она?

Я смотрю на Мишку, вздыхаю. Шерлок Холмс гребанный…

А впрочем, не за этим ли я приперся? Мишка выслушает и определенно не вложит никому. Даже отцу.