Фауст

Гёте Иоганн Вольфганг

Сейсмос

В конце концов признать пора Мои труды, толчки и встряски. Без них могла ль земли кора Такой прекрасной быть, как в сказке? Где было б гор великолепье, Когда б я в недра их не влез И на своей спине их цепи Не поднял в синеву небес? Свидетелями были предки, Хаос и Ночь, как я их тряс, Да и титаны-однолетки, Участники моих проказ. Нам были нипочем утесы. В своем задоре, силачи, Мы горы Пелион и Оссу Подбрасывали, как мячи. [170] А в довершение веселья, Повесы и озорники, Мы сверху на Парнас надели Два пика те, как колпаки. Теперь там рощи Аполлона, Но я и Зевсу порадел, Подняв ему Олимп для трона И для его громов и стрел. И, вырвавшись рывком тяжелым Из бездн на шумный праздник ваш, В подарок бодрым новоселам Я выворотил этот кряж.

170

Мы горы Пелион и Оссу / Подбрасывали, как мячи. — Сейсмос утверждает, будто участвовал в создании гор Пелиона и Оссы и, ниже, горы Парнаса с его двумя вершинами, из которых одна была посвящена Аполлону и Артемиде, а другая — Дионису. Сфинксы отрицают вулканическое происхождение гор, полагая, что они образовались постепенно, незаметно, в течение долгих веков, так что им, сфинксам, даже не пришлось сдвинуться с места («Но вопреки сильнейшим потрясеньям / Мы, сфинксы, старых мест не переменим»).

Сфинксы

Делом древности могли бы Показаться эти глыбы, Если б мы не убедились, Как их слой из почвы вылез. Вокруг нагроможденья свежих плит Зеленый лес разросся и шумит. Но вопреки сильнейшим потрясеньям Мы, сфинксы, старых мест не переменим.

Грифы

Посмотрите. В дыры, в щели Искры золота засели. Муравьи, не проморгайте; Этот клад отковыряйте!

Хор муравьев

Где кручу горную Расперло сдвигом, Туда, проворные, Пуститесь мигом! Семьею бойкою Тащи находки, Пласты с прослойкою И самородки! С рассвета самого До поздней ночи Руду отламывай, Горнорабочий! В скале расколотой Толпою дружной Ищите золото! Земли не нужно!

Грифы

Марш, марш! И золотистый крап Ссыпайте здесь, у наших лап. Ведь нет запоров и ключей Вернее грифовых когтей.

Пигмей [171]

Вот и мы тут разместились, Стали на ноги, стоим, А откуда мы явились, Неизвестно нам самим. Для пристанища довольно Малой трещины в земле. Даст скала разлом продольный, Даст и карлика в скале. В этом каменном уступе Он и разведет семью С карлицей своею вкупе, И не хуже, чем в раю. По случайности счастливой Тут нашелся кров жилой. И восток и запад живы Только матерью-землей.

171

Пигмеи. — Племени пигмеев согласно греческой мифологии были подвластны все подземные духи и муравьи; горные духи, подобно Сейсмосу, символизируют вулканическое начало.

Дактили (мальчики-с-пальчики)

Но если за ночь эта мать Плодит пигмеев род мизерный, То не откажется рожать Нас, самых маленьких, наверно.

Предводители пигмеев

С резвою прытью Место займите. Натиск мгновенный Силе замена. Куйте в дни мира Войску секиры. Кузницы зданье Стройте заране. Род муравьиный, Вройся в глубины! Мало-помалу Плавьте металлы. Дактили крошки, Тонкие ножки, Стаскивай в кучи Хворост и сучья! Жгите совместно Уголь древесный.

Генералиссимус

Луки и стрелы Взявши, за дело! Бейте в заливах Цапель спесивых Штурмом нежданным Всех до одной! В шлеме с султаном Над головой.

Муравьи и дактили

Как быть? Спасенья Нет никакого. Мы роем руды, Из этой груды Куются звенья Нам на оковы. До той минуты, Как, взяв преграды, Не сбросим путы, Мириться надо.

Ивиковы журавли [172]

Крик убийц и жертв стенанье, Крыльев шумное ширянье Катится из тростника К нам сюда за облака! Цапли скопом перебиты, Кровью берега покрыты. Перья их и хохолки Украшают шишаки Изуверов и злодеев, Толстых и хромых пигмеев. Отзовитесь, журавли, За морями и вдали, Соберите ополченье, Преисполнясь духом мщенья. Ни пред чем не постоим! Смерть исчадьям воровским!

172

Ивиковы журавли — свидетели смерти поэта Ивика, убитого разбойниками по пути к Истмийским играм, указавшие виновников злодеяния. Журавли и пигмеи (согласно греческой, а также средневековой немецкой мифологии) находятся в непримиримой борьбе. Гете трактует здесь эту борьбу как противопоставление «вулканической теории» (объяснявшей происхождение рельефа земли как результат воздействия жидкого пламени ее сердцевины на ее твердую оболочку) и «нептунической теории» (объяснявшей строение земли как результат сложного процесса превращения влаги в плотное вещество); обе эти теории в настоящее время признаны устаревшими.

(С криком разлетаются.)

Мефистофель (на равнине)

Ведьм севера смирять — одни безделки, А здесь я, право, не в своей тарелке. Насколько лучше Блоксбергская высь! Там ты свой брат, куда ни повернись. Свой Ильзенштейн там Ильза стережет, [173] На высоте своей нас Генрих ждет, И Храпуны шлют Эленду — деревне Лет тысячу свой отзвук эха древний. Там прочно все, а тут того гляди Путь под тобой прогнется впереди. Шел, кажется, сейчас по ровной глади, Глядишь — гора образовалась сзади. Пусть не гора, бугор, но, став стеной, Преграда он меж сфинксами и мной. Огни костров горят. Пройдусь вдоль ряда, Приглянется компания, подсяду. Еще, заигрывая и дразня, Шалуньи вертятся вокруг меня. Ну что ж, пожалуйста. Я по привычке Не откажусь от свеженькой клубнички.

173

Свой Ильзенштейн там Ильза стережет, / На высоте своей нас Генрих ждет… — Долина Ильзы и скала Генриха на Брокене, близ деревни Эленд (см. прим. к «Вальпургиевой ночи» в первой части «Фауста»),

Ламии (увлекая Мефистофеля за собой)

Живее, живо! То приближаясь, То удаляясь Толпой болтливой! Ах, как потешно, Что в виде кары Любезник старый За нами, грешный, Трусит поспешно! О волокита! О сердцеед! Ногой разбитой Влача копыто, Хромает вслед.

Мефистофель (останавливаясь)

Мужчины-дурни, род упрямый, Посмешища со дня Адама! Вы, и состарившись весьма, Не прибавляете ума. Проверено на деле всеми, Что бабы — порченое племя. Все сделано, все из прикрас, Стан сужен, растопырен таз. Доказывать, однако, надо ль, Что сами пуститесь вы в пляс, Едва засвищет эта падаль?

Ламии (останавливаясь)

Он стал, обдумывает, ждет. Приблизимся, а то уйдет.

Мефистофель (двинувшись вперед)

Решительней! Без остановок! Раздумывать в мои лета! Быть только чертом без чертовок Не стоило бы ни черта.

Ламии (приветливо)

К молодцу приблизим лица. Он к одной из нас, сестрицы, Нежностью воспламенится.