Фебус. Принц Вианы
Шрифт:
Насчет «по-человечески» я так понял, что сержант имел в виду васконскую мову.
— С грехом пополам я разобрал, сир, — продолжил сержант доклад, — что они путешественники и что у них пал осел, который вот-вот околеет. И для них это беда. Впрочем, мы это и так видим сами.
Тем временем наш отряд полностью окружил бедолаг. Но никто так и не смог понять, что там себе этот мужик лопочет. Так и гадали, пока мужик не заметил на мне золотые шпоры и не обратился ко мне, как «герр риттер*».
— Шрехен зи дойч? — озарила меня догадка.
— О! Я. Я-я-а.
Обрадовался тот и зачастил на таком заковыристом диалекте средней Германии, что даже я свободно владеющий хохдойчем* понимал только с пятого на десятое. Все же немецкие народные диалекты отстоят от литературного немецкого языка еще дальше чем «современная» украинская мова от лексики Тараса Шевченко, которого скоро будут на украинский язык переводить. Так вот, даже в первую мировую войну германская императорская армия стоилась по «национальному признаку», иначе солдаты просто не понимали, о чем им толкуют прусские офицеры. Хотя и те и те дойчи — один народ.
Я спросил мужика: кто он и получил обстоятельный ответ.
— Я Уве Штриттматер, колокольных дел мастер из Мехелена, который здесь называют Малин. А это моя семья.
— Куда путь держите? — влез с допросом дон Саншо.
Я перевел.
— Куда подальше от германских земель, — устало промолвил путник, — но, как видите, наш осёл околел и думаю, что наш путь тут и закончится насовсем. Конца недолго ждать осталось.
Вся семья ремесленника стояла за повозкой и молчала. Выражение лиц у них было фатальным. Эти люди давно готовы принять любой удар судьбы и смирились с этим.
— Что вас гонит на чужбину? — дон Саншо подбоченился в седле.
Я перевел.
— Если вам, герр риттер, что-либо говорит слово: Фемгерихт*, то и объяснять чего-либо нет смысла. А если вы такого слова не знаете, то и не рассказать о нем в двух словах. Если коротко, то мне грозит смертельная опасность, от которой я и бегу, куда глаза глядят.
— А ты дерзок, мастеровщина, — сурово сказал дон Саншо, после моего перевода.
Инфант решил обидеться и наказать проходимца. Рука его уже потянула плеть из сапога.
Я вольно перевел мастеру что «герр риттер» обидчив, и лучше его не дразнить. Мастер понял, что за лучшее надо сократиться.
— Простите меня, Ваша милость, — поклонился он Саншо, — если я был не учтив с вами, это все потрясение от того, что я не могу двигаться дальше. И от плохого знания вашего языка.
— К дону надо обращаться Ваша Светлость, — подсказал мастеру сьер Вото на языке франков.
Мастер тут же опустился на колени в пыль дороги и понурил голову. Вслед за ним на колени встала и вся его семья.
— Прошу простить меня, Ваша Светлость, я вел себя неподобающе, но только потому, что я на краю отчаяния. Я даже в мыслях не держал вам дерзить.
Тут я понял, что пора вмешиваться и показал Саншо жестом, что в игру вступаю я.
— Так ты литейщик? — спросил я мастера на хохдойче.
— Да, Ваша милость, литейщик и колокольных дел мастер, — ответил он мне по-немецки.
— Что тебе нужно для того, чтобы ты отлил стопудовый колокол?
— Воск, медь, олово, серебро, хорошая глина, дерево и два помощника, — он кивнул на сыновей. — Инструмент у меня в повозке.
— Сколько возьмешь за работу?
— Стол и кров для моей семьи. И защита от Фемы*.
Посмотрел на меня снизу вверх и, видя, что я улыбаюсь, торопливо добавил.
— И возможность работать на сторону, когда не будет ваших заказов.
— Перекладывай свои вещи в телегу к бочкам, — приказал я ему. — Пойдете пешком рядом с ней.
Обернулся к стрелкам.
— Кто-нибудь прирежьте осла, избавьте животное от мучений.
Потом мой взгляд упал на маленьких девочек.
— Микал, Филипп, возьмите малышек к себе в седла. Пешком они не дойдут.
— Могу я узнать имя моего благодетеля, — спросил меня мастер.
— Можешь. Я — Франциск, наследный принц Наварры. И колокола лить ты будешь там.
— Это за морем, Ваше Высочество?
— За морем.
— Слава Богу, который прислал меня к вам, Ваше Высочество, — воздел он руки к небу, перекрестился и неожиданно поцеловал мое стремя.
— Надеюсь, ты не еретик, — спросил я его.
— Не сомневайтесь, Ваше Высочество, я добрый католик. У доминиканцев* ко мне не было претензий.
Дальше до самой реки мы доехали без приключений и происшествий. Разве что повстречали обоз из десятка груженых фур под охраной четырех легковооруженных всадников без гербовых значков — наемники у купцов. Те, не отдаляясь от своих телег, проводили нашу кавалькаду подозрительными взглядами. И казалось, даже лошади их облегченно вздохнули, когда мы неторопливо прошествовали мимо них.
А так солнышко светит ласково, стрекозы летают, бабочки, жары особо сильной нет, лошадей до пота не выматываем — идем крупным шагом, пыль и та в лишь конце колонны скапливается. Просто прогулка, а не бегство. В костюмированном кино все по-другому — там погони на полном пределе и лошади все в мыле. А тут ощущение такое расслабляющее, немного грустное и мечтательное.
Старпёру в мозгах по большому счету все фиолетово, кроме как быстрее сесть на кораблик и убраться отсюда подальше, а вот моему юному телу уже не хватает Иоланты. Я и забыл, как это бывает насладительно просто провести ладошкой по женскому телу — где-то лет в сорок такие тактильные ощущения сами собой отключились. А этот пацанчик мало того что наслаждается, но еще такое наслаждение помнит, зараза, отвлекая от размышлений на тему: что происходит, кто виноват и что делать? Вовремя мы уехали из шато Боже. Ой, как вовремя.