Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Еще тебя, Государю, поздравляю купно преславною кавалериею Св. Апостола Андрея, которую ты заслужил через свои многие кровавые труды и дай всемилостивый Боже и впредь тебе, Государю, милость свою с приращением.
На Воронеже Божьей милостью строится без медления».
Довольная усмешка скользнула по лицу царя. Он протянул письмо Меншикову.
— Гляди, Данилыч, Федор нас здравствует, на Воронеже все путем.
— У него завсегда порядок, хотя и проруха бывает. Скушно без него, однако, в нашей кумпании.
— Верно,
Меншиков обиженно вытянул губу, но промолчал.
Солнечным майским днем грохотали пушки над безмолвными сосновыми борами, островами, болотами, перелесками. На острове Люст Елант посреди Невы закладывали первую крепость на Балтике, а с ней и город Петербург.
Строили крепость, рубили избы в новом городе, отбивались от шведов. Шереметевские полки теснили шведов в Ижорской земле. Сдавались одна за другой крепости в Яме, Копорве, Мариенбурге.
Радовал царь далеких приятелей, отписал Апраксину в Воронеж: «Итак, при помощи Божьей Ингрия в руках». Победы на суше хороши, но все время на уме держал главную цель войны.
На небольшом паруснике, шняке, ушел в Лодейное Поле, на Олонецкую верфьи. Здесь в конце августа спустили на воду первенец, фрегат «Штандарт». Начали ставить мачты, поднимали стеньги, подгоняли такелаж. Царь в поте лица трудился от зари до зари.
Новой верфью заправлял Иван Татищев:
— Государь, все бы ладно, да фрегату осенью в море, а матроз-то ни единого.
Под руку попался заспанный Головин:
— Крюйс помалкивает, отпиши воеводе в Архангельский. Без мешкоты набрать из крестьян да холопов молодых рекрут, человек полтыщи. Пошлем на выучку в Голландию.
— Примут ли их там, государь?
— Крюйс должон все обладить. Нам-то нынче и на Воронеж и сюды на Балтику матроз, офицер потребен. Што ни корабль, добрая сотня…
Глубокой осенью «Штандарт» салютовал крепости Петра и Павла. Вскоре исчезла с далекого взморья шведская эскадра, ушла зимовать к Выборгу. С неохотой уходил Нумере, поглядывал на далекое Невское устье, не ведал, что ему ввек не суждено там уж бывать.
В утренних сумерках вышла в море шняка. Вглядывались в далекий, у горизонта, поросший лесом остров, который местные жители, чухонцы, прозвали Котлин.
Рядом с Петром на шканцах приросли к палубе Головин, Меншиков, артиллерист и инженер Василий Корчмин.
Судно продвигалось медленно, осторожно, с подобранными парусами. Что ждет его в незнакомой водной толще? Камни, отмели, другие каверзы?
На носу то и дело бросал лот Наум Сенявин, мерил глубину. Обошли остров со всех сторон. На севере остановились, путь преграждала коса, тянувшаяся далеко через залив к берегу.
— Стало быть, здесь швед не сунется, — обрадовался Петр. — На Котлине нынче же, до зимы, поставим заставу. Копать шанцы, ладить батарею.
На южной стороне фарватер был глубоким, судоходным, но посредине выступала отмель.
— Оно к месту, —
Меншиков ухмыльнулся, поглядывая на Головина, чесал затылок. «Дался ему этот Котлин».
В новую крепость на Неве доставили первую почту. Разбирая ее в новой, только что отстроенной избе, Петр отложил письма Апраксина. Когда заглянул Головин, протянул ему листы:
— Почитай, о чем адмиралтеец ведает, худо у него. Терпилий, наш добрый мастер, Богу душу отдал.
«…волею Божию плотниками стало зело скудно, — читал вслух Головин, — много больных, а и мертвых не нет. На Устье, Государь, дано было для починки 150 человек и из по нынешнее число 32 умерло, да 103 человека больных, а на работе 15. А больных плотников у Федосея Скляева 200, у Козенца да у Осипа Нея с 150 человек… А и сам лежу, тому уже 4 недели не вставал с постели».
— Вот так-то дела на Воронеже, а потребно ему еще и матроз да офицеров, да кораблей нехватка.
…По зимнему первопутку царь уехал в Воронеж. В Москве первым делом подписал указ: «Набрать на Москве и в городах из всяких чинов людей в матросскую службу тысячу человек… жалованья дано будет тем людям на платье по 2 рубля, да годоваго по 12 рублей человеку; да им же во время работы дано ж будет хлеб, соль, мясо и рыба».
В Воронеже обнялись по-родственному с Апраксиным. Глаза адмиралтейца повлажнели.
— Скушно мне теперича здеся, Петр Лексеич, без тебя-то. Женка покинула меня, осиротел я…
Петр вздохнул: «Тебя-то по Христовому, Божьему повелению, а меня лиходейка вокруг пальца обвела».
Вечером засиделись допоздна, и Петр под конец все-таки спросил:
— Как теперича-то подумываешь? Неужели вдовцом все остатние дни проведешь?
Апраксин вздохнул, но ответил твердо:
— Дело решенное, Петр Лексеич. Не к лицу мне судьбину дважды испытывать. Провекую, чай, и сам. У Петрухи и Андрюхи племяшей много, а без женки обтерпится. Служить стану отечеству по силе ума и велению сердца…
В отличие от прошлых посещений, Петр не сразу отправился на стапели, принялся что-то считать, потом вычерчивал на листе какие-то строения.
— Новые места на Неве оборонять надобно, — пояснял он Апраксину, — флота у нас нет, а шведы по весне, не миновать, явятся потерянное отвоевывать. Порешили мы крепостцу на фарватере в заливе соорудить. Нынче я Данилычу отправлю чертежик того бастиона, время не ждет, каждый день на заметке.
Покончив с чертежами, Петр поехал с Апраксиным в Ступино, Тавров. На стапелях строилась добрая дюжина кораблей. Половину из них готовили к спуску на воду.