Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Апраксин заметил, как, поясняя, Прохор незаметно, но твердо и уверенно подправлял перекладку штурвала. Петр с непривычки вращал штурвал резко, рывками, пытаясь задать движению яхты верный курс. Но разгульная волна, ударяя в руль, сбивала судно с курса. Спустя час-другой царь все-таки освоил сказанное Прохором, и яхту перестало водить из стороны в сторону…
С наступлением сумерек ветер посвежел, на судах зажглись сигнальные фонари, и, судя по их раскачиванию, в море начало штормить.
Первые ощущения от качки оказались неприятными, но, глядя на бодрого Петра у штурвала, Федор не показывал вида.
По-иному первая встряска на море отозвалась на спутниках царя. Сначала не выдержал боярин Юрий Салтыков. Апраксин различил его жалкую согбенную фигуру с мертвенно-бледным лицом, когда он, едва ли не ползком, вылез на верхнюю палубу. С трясущимися руками и облеванной бородой он, шатаясь, опустился на палубу, закрыл глаза и, прислонившись к фальшборту спиной, застонал. Прохор принес кувшин с водой, плеснул ему на лицо. Тяжко вздохнув, Салтыков открыл глаза.
— Блевать надобно, боярин, — посоветовал Прохор, — открой пасть пошире, пальцы засунь подалее в глотку и там пошевели. Срыгнешь — и легче станет. Только рыгай не на палубу, а ближе к борту.
Один за другим на палубу выбирались Нарышкин, Троекуров, Стрешнев. Свежий ветер понемногу привел в чувство раскисших сановников. Глядя на них, Прохор посоветовал Петру:
— Надобно указать им, государь, наверху блевать, ветер-то образумит враз, да и каюта будет незагаженной.
Петр подозвал неунывающего Апраксина. Качка ему оказалась нипочем.
— Накажи, Федор, потешным, пущай наших бояр обхаживают, люди-то страдают.
Давно в полумраке исчез за кормой мыс Керец, крутой, обрывистый, поросший сосняком на двинской стороне. Прямо по курсу полуночное зарево высвечивало полукружье беспрерывной линии горизонта. Апраксин прошел на корму. В полумиле [12] , растянувшись изломанной лентой, двигались купеческие суда, переваливаясь с борта на борт, в такт усиливающейся качке.
12
Морская миля — длина одной минуты меридиана равна 1852 метрам.
Рассвет застал караван у Терского, противоположного берега горла Белого моря. За ночь ветер посвежел, суда раскидало. Прохор, подойдя к правому борту, приметил:
— Волна-то океанская идет, со Студеного моря.
С фрегата выпалила пушка, и он повернул на норд-ост, параллельно открывшемуся Терскому берегу. К полудню шли курсом ближе к берегу, здесь оказался затишок и волна была не такой крутой. Угрюмые скалы отвесно уходили в воду. Глядя на них, Прохор продолжал рассказывать:
— Места здесь приглубые, однако каменья торчат, ежели вода спадает.
— Как спадает? — в один голос спросили Петр и Апраксин.
Прохор, недоуменно ухмыльнувшись, пожал плечами:
— Стало быть, государь, на Беломорье за два раза на день и в ночь водица в море то отливает, то прибывает. По-нашенски такое дело ливом прозывается.
— Отчего вдруг такое? — напирал на кормщика любопытный Петр.
— Бают, — почесывая затылок, Прохор кивнул на поднявшийся из-за горизонта диск луны, — что-то мудреное с месяцем повязано.
— И какой мерой гуляет вода? — не отставал Петр, поняв, что такая природа моря не может обходить стороной морское дело.
— В сих местах, у Терского берега, сажени на две, а в устье Двинском — полсажени. Однако в ту пору, когда лив починается, Двина поверху вспять поворачивается. Самое время на дощаниках с устья к Городу подниматься.
Чем дальше к северу, тем выше громоздились скалистые берега, постепенно исчезала и без того редкая поросль короткоствольного ельника, в ложбинах речушек все выше поднимались лысые сопки. На третий день плавания каменистые берега вдруг раздвинулись. Издалека, с сопок, по широкой лощине, пенясь на порогах и валунах, к морю каскадами стремглав сбегала речка. Справа на высокой сопке белела шапка снега.
— Поной-река! — объявил Прохор и перевел взгляд на север. — Отсюда море Студеное плещется, а далее окиян.
Ночью заметно похолодало. Все, кто был в силах, вышли на палубу, поеживались в кафтанах, натягивали поглубже шапки. Прохор накинул на царя короткий зипун.
На востоке яркой полосой алел небосвод, красно-медное светило медленно выходило из-за обозначенного темной кромкой горизонта моря.
Апраксин взглянул за борт. Вода за ночь изменила белесый отсвет на свинцовый с чернью, мрачноватый. Ветер зашел к северу, и теперь суда продвигались вперед медленнее, часто меняя галсы [13] . Волна стала длиннее, но гораздо выше, яхту то и дело забрызгивало набегающей волной, и пассажиры поспешили убраться в каюты. Небо внезапно потемнело, появившаяся невесть откуда угрюмая туча закрыла полнебосвода, и на палубу посыпалась снежная крупа.
13
Галс — курс судна относительно ветра.
Прикрывая лицо, Прохор проговорил:
— Рановато нонче чичега объявилась, птицы-то, чаю, еще к теплу не подались.
Так же внезапно снежная завеса оборвалась, и опять выглянуло солнце. Под берегом вырисовывались острова.
— Три острова, государь, — проговорил Прохор и тут же посоветовал: — Далее, государь, нашей посудине плыть несподручно. Иноземцы-то с товарами, в грузу, им волна нипочем, а нас-то, гляди, валит в бок круто. Далее горше станет, волна с окияна пойдет поболее.
Петр переглянулся с Апраксиным. Осторожный Федор еще накануне вечером советовал дальше в Студеное море не ходить:
— Волна-то взыгрывает, Петр Лексеич, да и люди наши в одежке легкой, не по-зимнему одеты.
Спустя полчаса «Святой Петр» дважды пальнул из пушки и направился к фрегату. Там подобрали паруса и легли в дрейф. Не доходя кабельтова, яхта отвернула и начала дрейфовать. В рупор Петр и Голголсен прокричали взаимные приветствия и пожелания «попутного ветра».
Обратный путь занял два дня. Впервые Петр самостоятельно вел свой корабль по морю. К полудню распогодилось, море курчавилось белесыми барашками, умеренный ветер зашел к западу, на безоблачном небосводе засияло солнце.