Федор Апраксин. С чистой совестью

Фирсов Иван Иванович

— На море всяко случается, государь, — успокаивал Еремеев царя. — На Двинском устье иноземные опытные мореходы по скольку раз сажают свои кораблики купеческие на перекатах и костляках.

Сначала «Марс» разгрузили от пушек, всего лишнего, потом убрали все мачты и перевезли на берег.

Когда снятый с мели корабль отбуксировали наконец-то к пристани, царь, вытерев со лба пот, устало улыбнулся Апраксину:

— Все, Федя, пошабашили на Плещеевом озерке. Собирай ватагу, определяй суда на стоянку. Которые яхты

и суда поменее — вытаскивай на берег. — Царь поманил Апраксина и вполголоса продолжал: — Этим летом переберемся к Беломорью, как и ты того желал. Завершай дела в Переславле и айда в Москву. Поедешь в Вологду и там суда будешь ладить для людишек. В Архангельский городок пойдем из Вологды водою, по Двине. Свиты поболее сотни наберется.

— Матушку-то как оставишь? — осторожно спросил Апраксин.

— Оговорено с ней, благословила матушка. О том ведает и архирей Холмогорский Афанасий, с ним уговор, идти нам морем на Соловки, он все обстроит. Ты там никому ни гугу, нишкни.

В тот же день Апраксин вызвал старосту вологодских плотников. Невысокий, коренастый степенный мужик в выцветшей косоворотке с топором за кушаком неспеша поклонился, коснувшись корявыми пальцами земли:

— Звали, ваше степенство?

За два года Апраксину пришлись по душе на вид неуклюжие, молчаливые, но бойкие в работе вологодские умельцы. Они обходили в корабельном и плотницком деле ярославских, костромских, нижегородских.

— Сбирай пожитки, — не торопясь начал Апраксин, поглядывая на артельщика. — Назавтра поутру снарядим подводы — и айда к себе на Вологду. Чаю, по бабам-то соскучились?

Мужик встрепенулся, сбросил дремотную завесу с лица, растянул рот в улыбке, еще не веря услышанному: «Неужто вправду?»

— Говорено так. Слухай далее. Ехать тебе без мешкоты, воевода вас дожидается. Почнете струги для государева шествия ладить, да споро.

В прошлом году Апраксин с царем ездил на Кубенское озеро, дважды ночевали в Вологде. Петра заинтересовали тогда судостроительные верфи, где сооружали суда для отправки купеческих товаров на Двину к Архангельскому городку. Федор вспомнил тамошних плотников:

— На ваших поделях акромя тебя-то есть умельцы?

Мужик хитро прищурился:

— Неужто купцы-то своих мастеровых отпустят, кто им струги-то для торговлишки станет ладить? — Мужик почесал бороду. — Вона Оська у Парамонова, во всей Вологде первая статья плотник, башковитый.

— Ты воеводе поведай, мол, Федор Апраксин того Оську велел приставить к государеву делу. Как его кличут?

— Стало быть, Оська Щека.

— Так и передай воеводе, Оську Щеку главным артельщиком приставить к стругам государевым.

Спустя неделю Апраксин приехал в Вологду и сразу направился на пристань. С краю, ошвартованные борт о борт, стояли три новеньких струга. Поодаль, на берегу, высились на стапелях почти готовые корпуса еще четырех судов. Всюду копошились люди, звенели топоры, глухо постукивали конопатчики особыми молотками — мушкарями, вгоняя в пазы обшивки пеньку.

Апраксин удивленно оглянулся на воеводу:

— За две недели сладили струги.

Воевода Петр Львов, засмеявшись, пояснил:

— Довелось купчин пошерстить, по сходной цене выторговал у них струги, которые к Архангельскому готовили. Погодят авось. — Воевода кивнул на крайний, самый большой струг с нарядной надстройкой на корме, которую почему-то прозывали обыденно — чердак. — Наиглавный артельщик наш, мастеровой Оська Щека, все у него в руках горит, нынче ладит струг для государя.

Львов оглянулся, поманил стоявшего за спиной приказчика:

— Кликни-ка Оську.

Через минуту-другую по сходням, не глядя под ноги, сбежал, стряхивая с бороды стружку, среднего роста, кряжистый мужик. Вытерев рукавом холщовой распущенной рубахи пот с высокого загорелого лба, поклонился воеводе.

— Ну как, Оська, к сроку поспеем?

— Ежели погода будет, чему не поспеть, сладим, — просто, без подобострастия ответил плотник, искоса посматривая на стоящего рядом с воеводой незнакомца. А тот вдруг спросил:

— Давно суда ладишь?

— Сызмальства, от деда своего и тятьки перенял ремесло.

— Грамоту разумеешь?

Осип простодушно замотал головой:

— Псалтырь с грехом пополам осиливаю, цифирь разумею мало-мало.

— А как же суда ладишь? — не отставал Апраксин.

Плотник смущенно пожал плечами.

— Как положено, по своим меркам, — лукаво улыбнулся. — С Божьей помощью кумекаем, покуда никто не обижался.

Апраксин закашлялся, а воевода кивком отпустил Щеку…

Дождавшись спуска стругов на воду и убедившись, что дело идет к концу, Апраксин возвратился в Москву. Петр удивился:

— Неужто так семь стругов сладили?

— Семь не семь, государь, а пяток судов готовы, два концевых заканчивают.

— Добро, ты передохни, — заговорщически подмигнул Петр, — через недельку тронемся.

Хороши летом зорьки. Федор раньше любил спать на сеновале, теперь все изменилось, да и не тянуло. Спеленала его новая, обжигающая страсть. Пелагея отдалась ему сразу, еще тогда, в первую ночку, а потом пошло-поехало…

Прежде, как только появлялся в доме, жена пугливо опускала глаза, краснела. А теперь каждый раз озорно улыбалась, жадно ловила его взгляд.

Время пролетело, как в сказке. Почти каждый день Федор брал Пелагею, и они уходили далеко к излучине реки, в глухое, поросшее кустарником место. Там иногда плескались в прохладной воде такие же, как они, молодые…

С Пелагеей прощались, как всегда, в ее светелке.

— Гляди, Феденька, — шептала она, глядя в глаза, — ныне ты в далекий край отъезжаешь, не болтай там…