Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
— Была б охота, отче, у Петра Лексеича на уме то да се, а тут крутись.
Рассказал Афанасию, и тот рассмеялся.
— Молодо-зелено, Федор Матвеевич, переменится. Слава Богу, што государь лимонами тешится, а не батогами…
Зима объявилась на Двине неожиданно… Первые ночные заморозки, как обычно в этих местах, совпали с отлетом последних стай журавлей. В конце сентября слегка подмораживало берега на мелководье, в речных заводях и на озерах. Утром на Покров день стылая земля оделась белым пушистым ковром. Было безветренно, в ночной тишине бесшумно опускались снежинки, сплошь укрывая белой пеленой все кругом. Только черневшая промоина реки напоминала, что зимняя пора еще не пришла. Однако вопреки ожиданиям первый снег так и не растаял. Спустя две недели ледостав сковал Двину, и ранние морозы возвестили о наступлении зимы.
Из Москвы долетали слухи о больших военных маневрах, затеянных царем близ Коломенского, в окрестностях деревни Кожухово. Почти месяц бились между собой две армии — Бутурлина и Ромодановского. Брат Петр, полковой командир, расписывал Апраксину в письме, как десяток с лишним полков пехоты и конницы устремлялись в атаку друг против друга, гремели пушки и мортиры, рвались гранаты и стрекотали пищали, падали раненые, были и убитые. Брат, конечно, не сообщал, но Федор догадывался, что царь не только тешится, но и готовится к войне…
В Архангельском жизнь на реке замерла, но хлопот у Апраксина прибавилось.
Зимняя стоянка деревянных судов в ледяном панцире чревата неприятностями. На глубине река промерзает не на одну сажень, и при сжатии лед легко может проломить борт. А во время ледохода многотонным глыбам льда ничего не стоит сокрушить деревянные скорлупы судов. Чтобы уберечь на зиму мелкие суда — карбасы, гукоры, поморы обычно подводили их к берегу и по возможности вытаскивали на сушу.
Еще до заморозков «Пророчество», «Петра» и «Павла» перевели в заводь, воротами подтащили к мелководью и приткнули корабли носом к отмели. Вокруг кораблей на воде соорудили ограждение из бревен, чтобы застраховаться от ледяных торосов во время весеннего ледохода. Как и на Плещеевом озере, сняли и стеньги с мачт, разоружили снасти и такелаж и убрали в береговые амбары.
Попутно с заботой о зимней стоянке кораблей волновало воеводу комплектование экипажа «Святого Павла». Он предупредил Флама:
— Возможно, по весне, ежели не наберем команду, твоих матросов часть заберем.
Голландский шкипер не соглашался:
— У меня контракт с каждым человеком. Я никого не отдам.
— Государь повелит, отдашь, — посмеивался Апраксин.
Подумывал воевода о том, какие товары отправлять за море. Советовался с купцами, что больше привлекает иноземцев.
— Для начала, воевода, вези в Европу поташ да смолу, пильные доски да хлебушек. Можно и ворвань, и кожи юфтевые, и икорку.
Выспрашивал Апраксин о товарах и шкипера «Святого Павла» Гендрика Номена, с которым наконец-то заключил контракт.
— Што бриг-то твой в Голландию повез?
— Хлеб, воевода, древесину да смолу.
Напоминал шкиперу о матросах:
— Выискивай, Гендрик, матросов среди своих-то замляков.
— Смотрю, воевода. Мало их, заманить деньгами можно.
— Заманывай…
С наступлением зимы наблюдать за стоянкой судов Апраксин вменил ему же. Номен по-хозяйски взялся за дело, сразу затребовал много холста, грубой парусины.
— Чего для тебе столько, Гендрик? — недовольно спросил Апраксин.
— Корабли, воевода, укрыть надобно от снега. Наметет зимой на палубу, забьется по углам, а в тепло растает, вода в щели затечет. А как мороз ударит, худо будет. Разорвет лед древесину, судно негодным станет.
— Откуда сие проведал?
— Так у нас в Амстердаме делают…
Апраксин был доволен: «Молодец Гендрик, о добре печется».
Но морское дело многосложное, всего сразу не охватишь. Гендрик кое о чем позабыл вовремя предупредить воеводу. Помог случай.
Как-то заглянул он в контору начальника таможни, разговорились. Апраксин по старой привычке вникал в дела конторы, расспрашивал все до тонкости.
Услыхал вдруг, что каждый иноземный корабль обязан предъявлять паспорт на таможне.
— Какой такой паспорт? — поинтересовался воевода.
Таможенник недоуменно посмотрел на Апраксина:
— Обныкновенная цидулька на каждом судне заведена в той земле, откуда пришло оное. По всей форме, што за судно, позвище, чьего государя, кто владеет оным.
— Погоди-ка, поведай толком, — прервал его Апраксин, чувствуя, что это прямо касается и его «Святого Павла».
— Да што, воевода, толковать-то. Прежде чем пуститься в море, каждый шхипер получает на руки цидульку, где прописано все, по всей форме. И та цидулька печатью скреплена. А этак любой капер уворует судно да и будет разгуливать за честного шхипера.
Апраксин опешил, но виду не подал, а на следующий день написал подробно царю, как обстоит дело, и заодно просил прислать паспорт.
В Москве отозвались не сразу, видимо, дьяки разбирались, что к чему, первый раз отправляли российское судно за пределы державы.
«Min Her! Письмо ваше выразумев, соответствую, — отвечал царь, видно чем-то недовольный, то ли задержкой отправки фрегата, то ли нерасторопностью своего воеводы, — что корабль, как при мне наряжен был к отпуску, и сары хотя сперва и не хотели ехать, однако после обещалися. А о товаре, какой в него класть, на то мне здесь, в таком будучи расстоянии, делать невозможно; да и там будучи, я говорил: с чем лучше, с тем и отпускай, потому что товар, что класть, и иноземцы, кому то купить, все там, и тебе удобнее то зделать, о чем и я пространнее говорил. А пашпорт прислан будет вскоре, а корабль большой, в ту пору положено, что зимовать, а тот отпустить, и дивлюся, что затем отповеди другой требуете. Piter».
Письмо пришло накануне Рождества.
Так уж сложилось у Апраксина в Архангельском, что все праздники и воскресенья, вечера он проводил в архиерейском доме.
— Вишь, государь-то на меня гневается, — переживал Апраксин, разделяя рождественскую трапезу с Афанасием, — и то не так, и это не эдак. Ты-то, владыко, сам ведаешь, каково мне.
— А ты не серчай на государя. У него дел невпроворот. Совесть-то твоя чиста. А потом, как молвят в людях, до Бога высоко, а до царя далеко. Давай-ка пригубим винца, с Рождеством Христовым тебя.