Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
— Подойди, — поднял кивком Петр, цепким взглядом ощупывая кряжистого, лохматого монастырского служку, не торопясь спрашивать, кто, откуда.
— Антипка, сын Тимофеев, мы сумские, при монастыре.
— Путь ведаешь?
— Знамо. Сызмальства кажинное лето от Соловков по Беломорью в окиян да на Колу хаживаем.
От пристани соловецкая кочь отваливала сама, а яхту пришлось буксировать шлюпкой на стремнину. Ветер затих, паруса обвисли и только течение и начавшийся отлив потащили «Святого Петра» вниз по реке.
Апраксин и Гордон с провожающими долго стояли на пристани, пока яхта и карбас не исчезли за поворотом…
Апраксин пригласил Гордона:
— Прошу, Петр Иванович, откушать, поведаешь мне новости стольного города.
Генерал хлопнул себя по лбу:
— Тебе поклон братец передавал, да я запамятовал.
Сидели долго, Гордон остался ночевать. Наутро за Гордоном пришел его зять, полковник Снивенс.
— Пошли с нами, воевода, — пригласил Гордон.
Уговаривать Апраксина не пришлось, соскучился он по общению с давними друзьями.
— Заеду на съезжую — и к вам тотчас.
На съезжей Озеров, как обычно, доложил о делах. Апраксин направился было к двери, но она распахнулась, и на пороге появился Лефорт. Обычно краснощекий, веселый, Франц сейчас не походил на себя. Осунувшийся и бледный, с обмякшей фигурой, он растерянно смотрел покрасневшими глазами на Апраксина.
— Беда, Федор, Гульст помер, никто не видел, ночью преставился.
Апраксин оторопел, перекрестился, потом усадил Лефорта, и тот рассказал, как все случилось.
— Видимо, сердце не выдержало, — виновато закончил Франц.
…Хоронили царского лекаря на другой день. Ясное с утра небо к полудню заволокло рваными тучами. Западный ветер крепчал. Пастор на лютеранском кладбище, придерживая шляпу, спешил прочитать молитву. Порывы ветра рвали полы его сутаны, засыпали сухой землей лица людей, провожавших в последний путь Гульста.
Поминали усопшего по-православному у воеводы. За окном бушевал ураганный ветер. На поминках больше говорил Лефорт, он хорошо знал покойного Гульста, ценил его добросовестность, лекарские способности.
— За государем Захарий как тень ходил, присматривал будто за ребенком. Помнишь, прошлый год выходил его, когда государь животом маялся.
Апраксин устало вздохнул, отпил вина, кивнул на окошко:
— Каково-то теперь им на яхте в море. Небось взыграло оно, ветер-то сатанинский.
— Ничего, государь наш не из робкого десятка, одолеет и море.
Апраксин невесело усмехнулся.
— Не то говоришь, Франц. Не в обиду, ты-то хотя и адмирал, в море не хаживал. Оно, братец, не разбирает, где царь, где смерд. — Апраксину почему-то вспомнились У некие рога. — Швырнет посудину на камни, попробуй выплыви…
Весь день высокие волны кидали «Святой Петр» из стороны в сторону, а ураганный ветер помалу оттаскивал судно от едва видневшегося вдали берега в открытое море. На яхте решили переждать непогоду на якоре. Распоряжался на судне Петр, но промокший за день насквозь он пошел передохнуть.
— Будем якоря отдавать, — твердо сказал Прохор соловецкому кормщику, — попытаемся отстояться.
— Оно так, однако паруса прежде подобрать надобно, — согласился Антип.
Наверх вызвали Меншикова, Скляева, всех, кто держался, кое-как подобрали нижние паруса. Сначала отдали левый якорь. Потравили почти весь канат, но якорь полз, едва зацепился за грунт. Пришлось отдавать и правый якорь, но он тоже волочился по дну, плохо держал. Временами, натягивая канат, яхта нехотя останавливалась.
Петр появился наверху спозаранок, видимо едва прикорнув. Антип кивнул на подобранные паруса:
— Нынче на якорях пытаем задержаться.
Ураганный ветер тащил судно, и яхта продолжала дрейфовать.
— Противняк! — прокричал Антип на ухо Петра.
Руль подбивало то слева, то справа и штурвал крутило из стороны в сторону.
Изменив направление, ветер потащил «Святого Петра» дальше к северу, в открытое море. Судно то и дело кренилось, проваливалось в бездну. Временами бушприт зарывался в очередную волну, и весь корабль ходил ходуном. Скрипели переборки, а укрывшимся внизу попутчикам царя мерещились страшные картины неминуемой гибели. Совсем рядом, за какой-то хлипкой доской толщиной в один вершок, ощущались грозные удары бушующего моря, и казалось, что вот-вот деревянная обшивка не выдержит и наступит конец света.
Антип оглянулся. В предрассветной мгле по корме где-то у самого горизонта едва различалась темная полоска суши. «Унекие каменья там, а деваться некуда. Эдак унесет нас далече, якоря, видать, не держат вовсе». Подозвал Прохора, отчаянно махнул рукой:
— Подбираем якоря, ставим паруса — и айда к губе. — Он кивнул за корму. — Кочь моя занемогла вовсе, едва виден парус, кажись, туда давно пустился.
Пока выбирали якорь, ставили паруса, совсем рассвело. Освобожденное от якорей судно развернуло в разрез волны. Неожиданно на штурвал рядом с рукой царя легла широкая, узловатая ладонь Антипа.
— Дозволь, государь, сказать. — Царь кивнул, не отрываясь от картушки компаса. — Нынче нам в Соловки нет ходу. Судно и людишек уберечь надобно. Есть одна гавань способная, — он кивнул за корму на далекий берег, — там укроемся.
Ничего не понимая, Петр держался за штурвал, и, видно, ему пришелся не по нутру разговор.
— В себе ли ты, мне, шхиперу, указываешь?
Но Антип и не думал менять тон:
— На корабле, государь великий, кормщик один за все в ответе. Ты-то шхипер, а много не разумеешь в сем деле. Ни куда править, ни как без опаски судно провести.