Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
Усмехнулась Софья Фоминична:
– Я то простила. Да отец твой так уверовал в обман, что сам считает, что я сама на Бело озеро сбежала. Да Бог с ним! Это лишь малая толика в большой котомке обид. Не хочу старое ворошить.
– А что с защитниками твоими стало, матушка?
– Через три года, когда позабылось всё, выпустил братьев Тучко Морозовых на волю. А землю им в Москве Великий князь, отец твой, не вернул. Дал новую – в Новгороде Великом. Туда стал высылать бояр и советников, что ещё при отце его высоко поднялись и верными слугами были. Среди них и Василий Образец,
Василий задумался…
Дело одиннадцатое. Заговор царевны Софьи. Часть 2
Прошёл год. Зимним вечером 7005 года в светлице Софьи Фоминичны собрались верные ей люди. Если сравнивать окружение царевны десять лет тому назад, когда она вызывала к себе Курицына, и сейчас, разница была ощутимой. Тогда при дворе Софьи собирались заморские гости, греки и итальянцы, сейчас это были москвичи: боярские дети и дьяки, люди некогда именитые, но по разным причинам лишившиеся своих титулов, прав и владений.
Софья сидела во главе стола в резном кресле венецианской работы. И в молодости не отличавшаяся красотой, царевна ещё больше располнела, лицо её приобрело грубые мужеподобные черты: особенно выделялись прямой нос с горбинкой, широкие скулы, полные губы, с пушком над верхней губой, густые кустистые брови, но по-прежнему хороши были глаза, чистые, ясные, небесно-голубые, как бирюза.
В углу светлицы, как бы отстраняясь от присутствующих, в позе небожителя, как и подобает человеку, от которого ждут многого, большей частью несбыточного, со скучающим видом ёрзал в кресле княжич Василий.
Напротив царевны сидел Владимир Гусев, сын боярский из рода Добрынских, статный мужчина средних лет, выполнявший мелкие поручения государя, не вязавшиеся с его возрастом, и потому чувствующий себя несправедливо обойдённым. Последним из таких поручений было следующее – Владимир Гусев вместе с сотней других боярских детей сопровождал дочь Иоанна Васильевича в Вильно.
Недовольство положением при дворе он тщательно скрывал, зато при случае намекал на древность своего рода, который выводил от касожского (близкий к осетинам) князя Редеди, убитого князем Мстиславом Тьмутараканьским в Х1 веке.
Добрынские были известным боярским родом, служили великим князьям московским, пока три брата Пётр, Никита и Константин не изменили Василию Тёмному, перейдя на сторону его противников. Никита участвовал в ослеплении Великого князя и бежал с сыновьями в Можайск, а потом в Литву. С той поры Добрынские потеряли и вес, и силу.
Отец Владимира Гусева Елизар был сыном Василия Гуся, младшего брата Петра, Никиты и Константина, служил при дворе князя Ивана Андреевича Можайского, потом был боярином и воеводой князя Андрея Меньшого. Брат Владимира Гусева Юшка Елизаров бежал в Литву в 1492 году при невыясненных обстоятельствах. Двоюродный брат его Василий Образец был боярином, наместником Ивана Молодого в Твери, подвергся опале Иоанна Васильевича.
По правую руку от царевны сидел дьяк Фёдор Стромилов. По фамильному преданию, его предки были из литовского дворянского рода Стромило. Его дед Алексей Стромил был дьяком Василия Тёмного, изменил ему и бежал с Никитой Добрынским в Можайск. По ходатайству митрополита Ионы Великий князь помиловал Алексея Стромила и отдал его вместе с вотчиной и всем имуществом в дом митрополита на вечное время. Известно, что Фёдор Стромилов был дьяком у Великого князя Ивана Молодого в Твери.
По левую руку от царевны сидел Афанасий Еропкин, боярский сын из фоминско-березуцкой ветви смоленских князей. Основатель рода Еропкиных Иван Остафьевич Еропка, потомок Рюриковичей в 16 колене, после занятия литовским князем Витовтом Смоленска лишился удела, бежал в Москву и служил боярином и воеводой у Василия Тёмного.
По правую руку от Гусева сидел Щавей Скрябиниз рода смоленских князей Фоминских. Свои княжеские титулы и уделы предки Щавея давно потеряли. Его отец Тимофей Григорьевич Скряба Травин был известным воеводой, покорителем Югры и Вятки. Сын, немощный и вялый, был слабой тенью своего отца.
По левую руку от Гусева сидел Поярок, самый неродовитый из собравшихся, но весьма деятельный молодой человек. Он приходился родным братом Ивану Дмитриевичу Руно.
Чуть в стороне, ближе к княжичу, сидел его сверстник и друг, князь Иван Иванович Палецкий, за малый рост и длинный нос носивший прозвище Хруль, молодой человек без определённых занятий.
Объединяла собравшихся за столом у Софьи жажда к переменам в жизни. Половина заговорщиков была связана с влиятельными при Василии Тёмном фигурами, впавшими в немилость при Иоанне Васильевиче: Поярок – с Руно, Гусев – с Образцом, отец Скрябина – с опальными Тучко Морозовыми. Кроме того, предки Гусева и Стромилова изменили Василию Тёмному, отцу Иоанна Васильевича. По этим причинам они никогда не могли поднятья вверх по служебной лестнице. Еропкина раздирало тщеславие и гордость за принадлежность к Рюриковичам: в тайне от всех он считал себя более родовитым, чем Великий князь. Иван Иванович Палецкий затесался в компанию заговорщиков по случайности, просто как друг детства героя заговора.
Первым молвил слово Стромилов:
– И говорит один дьяк другому: «Велено разослать игуменам всех монастырей – быть на венчании Дмитрия-внука на великое княжение». А к какому сроку не расслышал.
Софья презрительно фыркнула.
– Известно к какому: к десятому октября – пятнадцать годков Дмитрию стукнет.
– И ты, матушка, так спокойно об этом молвишь! – взвился Василий.
– Кому-кому, а не мне пенять, – рассердилась Софья. – Одна я за тебя стояла и буду стоять.
– Почему одна? – возмутился Еропкин. – Мы что, не в счёт?
– А что вы можете? – рассмеялась царевна. – Пугало в огороде поставить?
– Почему же? – возразил Поярок. – Мы много можем. Не только советы давать. Подговорим бояр и дьяков супротив Елены Волошанки.
– Эх! – махнул рукой Еропкин. – Будто кого слушает Иоанн Васильевич. Как решит, так и будет.
– Убить Дмитрия-внука, – вдруг тихо произнёс Щавей Скрябин.