Феникс
Шрифт:
Два часа до обеда обычно проходят в тренировках и массажах. Если в это время пройтись по палатам всех этажей, заглянуть в физиотерапевтические кабинеты, всюду увидишь одну и ту же картину, которую можно обозначить одним словом: преодоление. Сквозь стиснутые зубы, сквозь боль, упадок веры. Бывает, что в безнадёжных случаях вдруг появляются результаты явных сдвигов и наоборот — там, где все шло нормально, нехватка усилий сводит достигнутое к нулю.
В Айкиной палате лучше всех шли дела у Кинги. Возможно, помощником была её неукротимая энергия и постоянное состояние влюблённости в кого-нибудь. Повиснув на костылях, Кинга уже могла сделать несколько шагов по палате. Воодушевлённая запиской
За окнами бушевала гроза. Кинга отодвинула от балконной двери коляску и закрыла дверь на щеколду, включив в помрачневшей палате свет. Ей доставляло явное удовольствие хоть что-то сделать такое, что было не под силу другим. Покрутившись по палате, выглянула в коридор, но, вспомнив, что стоит в ночнушке, быстро задвинула дверь — напротив находилась мужская палата.
Наблюдая за Книгой, Айка подумала: внять её советам, что ли? Все-таки у неё солидный опыт в сердечных делах. Скрутить, погасить в себе то робкое пока ещё пламя, которое грозит не только радостью, но ещё более бедой…
Скрипят блоки на «раме» у Габриелы; хотя она меньше всех верит в целебное действие тренажа, однако не отказывается от этой последней надежды — к лекарствам отношение и того хуже. По-прежнему неважнецкие дела у Шуры — сильные боли в спине не позволяют ей активно раздражать мышцы ног.
Опять стук в дверь.
— Девочки, это я, — слышится знакомый голос санаторского почтальона Мишеля. — Никого не вижу, ничего не слышу, можете не прятаться. — Он входит, стуча костылями и деланно прищурив глаза. — Письмецо Габриеле. Остальным пишут. Айка, это что за урка вёз тебя?
— Почему «урка»? — смутилась она.
— Слишком лихой вид у этого парня. Смотри, девочка, не шали. — Он шутливо погрозил пальцем и загромыхал из палаты.
— Раз-два-три, раз-два-три, — шепчет Щура, превозмогая боль.
Нога подтягивалась на резине всего сантиметров на десять, но этого оказалось достаточным, чтобы губы её судорожно кривились, а на лбу проступил пот.
И снова дверь с шумом раздвигается. На пороге мать.
— А вот и я, — говорит Ирма, обвешанная сетками и сумками. — Купила все, что заказали.
В палате оживление. По тумбочкам раскладываются свежие овощи и фрукты.
— Ого, арбуз! — восторгается Кинга. Наконец мать усаживается возле Айки. Усталые складки возле глаз, снова полночи просидела за перепечаткой.
— Давай делить работу пополам, — решительно говорит Айка. — Я здесь томлюсь от скуки, а ты изматываешь себя.
— Да-да, — машинально кивает Ирма, выкладывая на тумбочку огурцы, помидоры, виноград. — А кто это сегодня был у тебя?
— Уже доложили? И кого это так взволновало?
— Почему ты перестала откровенничать со мной? — В глазах Ирмы озабоченность и тревога. — Ещё хотела спросить… — Она запнулась. — Ты не занимаешься сочинительством?
— Не понимаю.
— Видишь ли, кто-то передал Букову тетрадь, в которой якобы от моего имени описана наша с тобой жизнь, ну и то, что ты — его дочь. Он считает, что это моя проделка. Айка… Зачем ты сделала это? Хотела таким
— Да.
— Но ведь это жестоко. Это просто ужасно. — Ирма полезла в сумочку за валидолом. — Ты даже не представляешь, как это чудовищно. Имеешь ли ты право быть судьёй?
— Имею, — резко ответила она.
— Нет! — почти выкрикнула Ирма, и девушки, живо обсуждавшие достоинство южных базаров, смолкли. — Не имеешь, — сказала она упавшим тоном. — И никто не имеет, кроме него самого.
— Не волнуйся. — Айка усмехнулась, вспомнив сегодняшнее утро. — Его ждёт потрясающее будущее, какое нам и не снилось.
Что-то заподозрив, мать долгим взглядом посмотрела на дочь.
— Я не всегда тебя понимаю и порою боюсь, — сказала она. — Мне давно казалось, что ты вот-вот выкинешь нечто эдакое… Неужели мои опасения подтверждаются?
— Мама! — Айка не на шутку расстроилась. — Ты очень огорчена? Я признаюсь ему во всем, и он не будет подозревать тебя. Я давно не питаю к нему неприязни, это было поначалу, когда я ещё не знала его. Теперь все по-другому. В санатории его любят. Он заботлив и внимателен, и не только ко мне. Даже если бы ты ничего сейчас не сказала, я бы все равно призналась ему. Мне хотелось, чтобы он вернулся к тебе.
— Ох, до чего же ты наивная! — всплеснула руками Ирма.
Набор развлечений в «Амикецо» был, как и в обычных санаториях: шахматы, шашки, бильярд, настольный теннис. Правда, бильярдный стол чуть пониже, а в теннисный шарик впаяна капроновая нитка, чтобы удобней было поднимать его с полу. В палатах цветные телевизоры. По субботам кино. Не было лишь одного мероприятия, особенно привлекательного для молодёжи, — танцев. Однако на танцплощадке раз в неделю устраивали танцы для сотрудников. По поводу этой площадки сломали немало копий. Одно из санаторских собраний целиком посвятили вопросу — быть ей или не быть? Сердобольные женщины считали кощунственным сам факт её существования. «Это все равно, что стадион для безногих!» — запальчиво кричала в лицо Букову заведующая первым отделением, крупная женщина с квадратными скулами. «Великолепная идея! — воскликнул в пику ей Буков. — Как это мы сразу не сообразили? Непременно сделаем и небольшой стадион — место для этого есть. Неужели неясно, что нельзя отгораживать наших больных от мира? Или, по-вашему, глядя на танцующих, они будут скрипеть зубами от злости и рыдать в подушки? Да ничего подобного».
Ему возражали. Кто-то провёл аналогию с верёвкой в доме повешенного. Но он стоял на своём. И нашёл поддержку у некоторых врачей. Хотя их было меньше, чем противников, каждый говорил довольно убедительно: больные не должны чувствовать себя за гранью обычного мира с его радостями и неудачами. К тому же перенёсшим «БД» или получившим по наследству его последствия очень важно как бы мысленно проигрывать движения здоровых, чтобы со временем в головном мозгу образовались новые устойчивые связи, которые смогут оказать оздоравливающее влияние на организм.
Словом, аргументы противников танцплощадки строились в основном на чувствах и устоявшихся представлениях, в то время как сторонники Букова подводили под свои рассуждения научную основу.
Первый танцевальный вечер запомнился всем. Поначалу неловко было и танцующим, и зрителям в колясках. Буков расхаживал среди пациентов, оставаясь в роли врача, как бы невзначай напоминая о том, что кому-то надо продолжить массаж, провести курс витаминов и прочее. В то же время чутко присматривался и прислушивался к реакции больных на мероприятие. А реагировали по-разному: одни следили за танцующими с тоской в молодых глазах, другие наблюдали со спокойным интересом, третьи — с откровенной завистью.