Филарет – Патриарх Московский 2
Шрифт:
Царь замолчал. Фёдор подождал продолжения рассказа, не дождался и сказал:
— А я читал, что митрополит Даниил за Глинских был и за твою мать стоял, — проговорил Фёдор. — Не мог он тебя на улицу выставить.
Иван Васильевич пожал плечами.
— Мне так тогда сказали. И Макарий потом говорил, что, это Даниил был. Я, честно говоря, не помню, кто меня из собора выставил, может и не Даниил. Только на него у меня злоба злобная, почему-то, изначально была. Хотя… И правда… Ведь отстранили Даниила потом Шуйские, а год спустя он и умер.
Царь задумался.
— А не Макарий тогда в помощниках у Даниила ходил? — спросил Фёдор. — Может он и выставил тебя? А на Даниила указал. Ведь Макария тогда Шуйские поставили митрополитом, и он их сейчас поддерживает, а не тебя.
— Всё может быть. Глинских тоже потом отстранили, а потом и вовсе побили. Я себя помню уже с лет десяти. Тогда уже Макарий митрополитом был. Пожары и бунт хорошо помню, когда Глинских били. Сильвестр тогда появился. Мне тогда он зело понравился. Складен и речист был.
— Да уж… Речист и теперь, — усмехнулся Фёдор. — Меня пытался заболтать. Как цыганка-гадалка. Бормочет-бормочет-бормочет… Он не колдун случаем? Ему бы кровь заговором останавливать. Такого в узде держать трудно будет, но ежели удержишь, верно послужит. Только Шуйским надо головы открутить. И не под лавку загнать, они и оттуда за пятки кусать будут, а именно «головы открутить». И Старицкой мамаше. Та ещё змея… Володька не опасный, ежели к его двору своих людей поставить. Но и тех менять раз в пять лет надо.
— Другого такого, как Сильвестр, нет. Но ведь он, курва такая, уже почуял, наверное, что монастырских и митрополичьих земель лишившись, он потеряет деньги, а значит и власть. И если раньше нестяжателем себя выставлял, то сейчас, наверняка, противится станет.
— Да не нужно у них всё отбирать, государь. Кому сии земли раздавать-то? Ты же сам Курбскому пенял. И все так. Земли тем раздавать стоит, которые радеют за них.
— Да где они, радетели-то?
— И я о том. Пусть десятину платят. Но начать говорить с Сильвестром надо с передачи лишних земель. Пусть он тебя уговаривает на десятину. Глядишь и, хе-хе, «уговорит».
— Надо ещё как-то Макария уговорить отказаться от митры.
— А с этим жестко за земли спросишь, и он поплывёт. Я говорил ему про земли. Он тут без тебя подкатывался ко мне за фонарями, чтобы я ему скидку сделал.
— И что? — заинтересовался царь.
Его глаза уже высохли и ничто не говорила о его недавних переживаниях.
— Послал я его. К тебе, государь, послал. Говорю: 'Иди ты, старче Макарий, к Ивану Васильевичу к нашему, царю и великому князю. Он, говорю, цену казённым товарам устанавливает, к нему и обращайся за скидкой. Однако, знаю, государь, что светильники наши они у себя в монастырях мастрячат. Проникли наши тайные сыскари в Вознесенский монастырь. Лампы такие, сказывают, там даже в трапезной на стенах висят.
— О, как?! Схожу-ка я в монастырь. Неужто они мои клейма подделывают?
— Вряд-ли. Скорее всего, без клейм мастрячут. В указе твоём мы писали про торговлю, а они скажут, что лампами не торгуют. Для себя, дескать, делают.
— Как? Я же помню, как в указе прописано было! «Мастерити и торговати масляными лампами государя Ивана Васильевича без царского клейма и имени его запретить».
— Тут двояко можно подумать, — великий государь. — Если бы там запятая стояла… Ещё Максим Грек советовал ввести запятую… Они так и скажут, что не торговали, а только делали для себя, а потому клейма не ставили. Твоё клеймо ведь для продажи.
— Мало ли, что они скажут! — хмыкнул царь. — Раз двояко, то, как нам надо, так мы и подумаем. Завтра схожу к митрополиту и за жабры его…
По лицу Ивана Васильевича пробежала гримаса в глазах мелькнула злоба. Глаза его прищурились, словно от солнца, губы сжались.
— Точно! — Царь выплюнул слово как пулю. — Это он меня из храма выпер тогда. А на Даниила свалил, сучий потрох!
Он словно увидел перед собой ненавистную цель.
— «Хорошо, что он смотрит не на меня. Я бы обделался», — подумал Фёдор.
— Завтра и скажу ему. Припру его к стенке и спрошу. Нет не спрошу! Скажу ему, что точно знаю, что это он меня тогда вместе с собачкой выгнал.
— Так ты с собакой, что ли в храм пришёл? — удивился Фёдор. — Тогда — конечно…
Царь нахмурился и недовольно глянул на «советника».
— Что значит: «тогда конечно»? Ты что, Фёдор?! Я же царь! Ну, тогда был князем, да, но великим, мать их так! Великим Князем! Да, и несмышлёный я был! Что я знал? А они меня на улицу, в толпу побиральщиков, суки!
— Суки — однозначно, государь, — согласился «советник». — Это я про собачку твою, что понятно, к чему Макарий тогда прицепился. Ты же знаешь, как он чтит канон и обряд, прости Господи.
— Да! Точно — он! Даниила не мог бы. Ты прав… И мне говорили, что он матушку любил.
Иван Васильевич почесал бороду.
— И чего я на него взъелся. Сколько лет обвинял, напраслину на него возводил. Надо покаяться, замолить грех. Эх, и что ты Федюня уже не митрополит? Может тебя в монастырь упечь?
— Ага… В женский… Садовником, — пошутил «попаданец», вспомнив «Декамерона» Бокачо.
— А, что? Пойдёшь? — «обрадовался» государь. — Тут в Кремле много монастырей.
— В ваших монастырях не забалуешь, это тебе не у католиков. Оскопят ещё. Я уж тут как-нибудь… Только-только тягу к женскому телу почувствовал и тут ты в монастырь меня хочешь упечь.
Царь хмыкнул.
— Не хочу. Хотел бы, упёк.
— С десяти лет отрокам в монахи можно записываться, а мне ещё только девять.