Философия случая

Лем Станислав

Очевидно, надо осознать неизбежность таких процессов. Организм человека очень давно приспособился защищаться от микробов. Искусственное усиление этой защиты, например, с помощью антибиотиков, хотя действительно спасло жизнь миллионам людей, но вместе с тем привело к отбору микроорганизмов на большую выживаемость и на вирулентность. Из-за того что микробы выработали сопротивляемость к лекарствам, ситуация больных иногда становится хуже, чем до эпохи антибиотиков, поскольку иммунитет человека остался тем же, а микробы, которым «поднята планка», сделались более вредоносными, чем ранее. Говоря обобщенно: у нынешнего человека биологическая выживаемость и информационная пропускная способность такие же, какие были в мустьерскую или ориньякскую эпоху, хотя мы можем путешествовать в тысячу раз быстрее, чем тогда, и нам доступны тысячекратно большие объемы информации. В итоге человек оказывается самым слабым звеном и самым узким местом во всяческих информационно-технических агрегатах: в космонавтике, в энергетике, в переработке информации – всюду он выступает как «тормозной клапан», подвергающийся угрозам физической и психической перегрузки, результатом которой может быть авария. Размеры же ее – хотя это и звучит обескураживающе – пропорциональны господству, какое человек получил над силами Природы. В самом деле, ошибка возницы квадриги была более локальна по своим последствиям, чем внезапная недееспособность пилота или оператора электрической сети, а беды, которые могли произойти из-за ошибки древнего астронома, пренебрежимо малы по сравнению с бедами из-за ошибки атомного физика. Не может поправить дела и растущая эффективность технических средств. Она может даже ухудшить положение, подобно тому, что было в случае с микробами, потому что господство над природой, вызывающее экологические перегрузки, столь же мало может удовлетворить, как и чисто теоретическая (не допускающая реализации) доступность информации. Читатель, у которого всего лишь шесть книжек, возможно, будет в лучшем положении, чем другой, перед которым целые горы литературных произведений. Ибо реальность этих книжных гор нисколько не меняет того факта, что их доступность лишь мнимая. Потому что никто не может прочесть их все. Поэтому человек остается в техносфере элементом стохастически-случайным: ведь мы можем повышать надежность только технических устройств. Поэтому же начинает проявлять симптомы распада и культура, рост которой превосходит возможности ее членов ассимилировать этот рост. Первая стадия этих симптомов – стохастичность, деструктивно действующая на коллективные реакции людей, являющиеся ответами на непрерывные изменения. Эта стохастичность превращает эволюционное движение культуры в непрерывную череду неудачных

попыток переориентации или обновления установок, о чем необходимо здесь сказать еще несколько слов. Я попытаюсь документально подтвердить следующее утверждение: стохастичность в настоящее время представляет собой креативную или инновационную парадигматику во все возрастающем числе областей культуры.

А. КУЛЬТУРА КАК ДЕСТРУКЦИЯ КУЛЬТУРЫ – иными словами, усмотрение ценностей через их уничтожение.

В официальной версии современной культуры сохраняются три ценности: человеческой жизни, материальных благ и произведений искусства. Фактически главный тренд – отвержение еще не отвергнутых культурных требований. В обществе массового потребления в поле зрения общественности попадают обычно крайности. Поэтому из просмотра телевидения или прессы выносится впечатление, что современная жизнь полна одними лишь поездками политиков, преступлениями и фотографированием тел – женских и небесных. Деструкция культуры проявляется либо рационально координированным способом, либо как каприз.

Координированная стохастичность– попытки влияния на состояние дел в мире насильственными мерами. Например, посредством создания ситуации «торгов» со взятием заложников и угрозой их жизни. Новшеством в этой сфере надо считать создание такого рода условий в области большой политики. Например, когда террористы нации А похищают политиков государства В, чтобы вынудить правительство В изменить его политику по отношению к государству С. По мнению правительств, это все, очевидно, стохастические события, которые ставят перед ними трудные дилеммы. Намерения тех, кто организовал ситуацию «торгов», могут быть сколь угодно благими. Это ни в коей мере не изменит факта, что такой образ действий не может привести ни к реформационным сдвигам, ни к каким-нибудь более радикальным. Напротив, если дело дойдет до того, что называют «утечкой» ядерного оружия, то стохастический фактор может повлиять на глобальную ситуацию, создавая в ней момент беспрецедентного шантажа.

Некоординированная стохастичность– например, абсолютно «незаинтересованное» уничтожение произведений искусства. Оно характеризуется парадоксальностью, которая свидетельствует о возникновении обратной связи между разглашением таких покушений и их мотивацией. Чем громче говорится об усиленных мерах по охране демонстрируемого на выставке произведения искусства, тем больше соблазн для покушающихся. Отсюда дилемма: освещать или нет подобные происшествия. Иногда ценности уничтожаются и символически. Современное искусство на этом специализируется. В качестве примеров можно привести убийства в фильмах и в литературе; кассовый успех фильма «The day after», показывающего конец света в атомной войне; и др. Стохастичность все более явно получает господство над парадигмальными центрами, определяющими творческую жизнь. Вот первые примеры, какие приходят в голову: уничтожение цельности и упорядоченности в пластических искусствах, гармонии в музыке; всяческие алеаторизмы [85] , все больший хаос в литературном повествовании. Любой, кто рассекает и соединяет то, что до сих пор еще так не трактовалось, может рассчитывать на признание по-современному мыслящих и чувствующих критиков. Правда, «новый роман» умер за недостатком читателей, но появились другие опыты воскрешения подобного крошева, изготовленного по принципам случайности: например, последний роман Итало Кальвино. Поражают в этом контексте организационные усилия, которые тратятся, чтобы превратить в произведение искусства что угодно, начиная от банки томатных консервов. Эти усилия можно лучше понять в свете инверсионного принципа, который дает возможность осознать мотивацию многих субкультурных эксцессов. Речь идет о том, чтобы превращать в произведение искусства то, что ранее ни в какой мере таковым быть не могло. Собственно число таких объектов огромно, но возможности творчества, основанного на инверсии, быстро сужаются, потому что те, кто все это воспринимает, быстро начинают ориентироваться в ее общей формуле, а когда это происходит, данная практика (в категориальном плане – «постановка на голову» творческих актов) теряет свой смысл. Теперь зрителя или читателя уже не тронет ничто, кроме шока, когда нечто угрожает ему самому. Так что эскалация инверсии как раз и приводит к таким угрозам, первоначально воображаемым. Но если хэппенинг, то есть действие случайное, в целом как будто бы не аранжированное заранее, оказывается недостаточным стимулом, чтобы вызвать шок, тогда приходится оскорблять общественность всерьез. Под рубрикой «культура как деструкция культуры» следует также рассматривать коммерциализацию секса, благодаря которой возникла порнографическая промышленность с миллиардными оборотами и прибылями. Разрушение нравственности с помощью эротики шло в течение последней четверти века разнопланово. В качестве одного из аспектов можно рассматривать квазинаучные эмпирические работы, начиная от исследований Кинси и его сотрудников. Их предшественником в этой области был Ван Де Вельде, опубликовавший еще в тридцатых годах работу «Совершенный брак». Он пытался объединить в одно целое (способом достаточно забавным для современного читателя) «учебник техники совокупления» и сублимированно-возвышенное описание половых актов как проявлений любви. Описание позиций коитуса он снабдил сентенциями и афоризмами, выбранными из источников непорнографического характера. Как справедливо заметил социолог Гельмут Шельский, книги Кинси (и подобная литература) не были мотивированы коммерчески (в намерения авторов не входило занять открывшиеся «рыночные ниши»). Эти книги не давали также ни рекомендаций, ни обещаний по поводу практикования секса методами – с точки зрения пуританской традиции – распущенными. В самом деле, они совсем не касались вопроса о том, как надлежитзаниматься сексом, но только представляли статистически обработанные данные о том, как фактически обстоит дело с сексом в Америке. Впрочем, implicite здесь была и нормативность. Как известно, все принимаемые обществом в какой бы то ни было области официальные нормы работают «с допуском», иначе говоря, представляют собой образцы поведения, никогда не реализуемые стопроцентно. Тем не менее то, что сильно противоречит публично признанным нормам, если практикуется частным образом и тайно, не вызывает непосредственно (пока в должной мере сохраняется тайна) смены упомянутых норм. И только когда разглашенные факты показывают, сколь значительная часть общества уже не соблюдает этих норм, такое состояние дел превращается (благодаря тому, что оно теперь стало известно) в эмпирическое «соизволение» нарушения норм. Это осознание реальной ситуации влияет и на ход соблюдения норм (которые до того были официальными), вызывает их дальнейшее ослабление, вплоть до упадка. Таким образом, исследования, по своей интенции лишь диагностические, целью которых было выяснить неизвестное ранее состояние вещей, – эти исследования начинают оказывать общественное воздействие как sui generis новая норма, притом поддержанная гарантией «эмпирической безвредности». Результатами таких публикаций (хотя не только ими) начало пользоваться во все более широких масштабах производство порнографии. В Голливуде еще в пятидесятых годах соблюдался целый комплекс запретов, согласно которому, например, нельзя было показывать внутреннюю поверхность обнаженного бедра женщины. Но переход от этого кодекса к настоящей «генитальной эскалации» совершился достаточно быстро. Этому переходу сопутствовали изменения настроений зрителей и актеров таких фильмов и спектаклей. Еще недавно я слышал серьезное рассуждение, что если актриса, совокупляющаяся на сцене с актером, от этого забеременеет, такое можно считать «несчастным случаем на производстве». В иллюстрированных журналах стали появляться обнаженные груди, потом волосяной покров около вульвы, наконец, и половые органы. Сначала снимки голых красоток сопровождались интервью с ними на невинные темы (какими хобби увлекаются, какими видами спорта), потом появились вопросы об их сексуальной жизни. Наконец, стало обычным, что сфотографированная в обнаженном виде обращается (например, текстом подписи) прямо к читателю, аподиктично «приглашая» его: fuck me. Как завершение всего, женщина на фотографиях, приняв копулятивную позицию, раздвигает свои половые органы. Нужны же были тысячи лет культурной работы, чтобы изощренные методы цветной фотографии (теперь еще и стереоскопической), видеокассеты, фильмы начали популяризовать жест, которым течные самки павианов возбуждают самцов к покрытию. О том, как реализуется требование отказа от культурных запретов, свидетельствуют усилия по раздобыванию снимков в обнаженном виде таких женщин, которых никакими мерами нельзя склонить к позированию. Понадобились аквалангисты и специальные камеры, чтобы добыть фотографию нагой Жаклин Онассис, бывшей жены президента США. В таких случаях, вообще говоря, сексуальная привлекательность женщины не стоит на первом плане. Представители порноиндустрии осаждали женщину, которая не была ни молодой, ни красивой, но только очень похожей внешне на английскую королеву, чтобы она за большие деньги дала бы себя сфотографировать голой, то есть по возможности чтобы весь ее костюм состоял из короны на голове. (Замечу, что эта женщина, будучи монархисткой, отправила домогавшихся ни с чем.) То, что первоначально было главной целью порнографии, то есть сексуальное возбуждение зрителей, как будто отступает на задний план. Раз уж американский журнал «Hustler» поместил фотомонтаж, на котором президент Рейган совокупляется a tergo [86] со статуей Свободы... Это такая непристойность, до какой никто до сих пор не додумывался. Если запреты на все, что находится в сексуальной сфере, пали, вплоть до самого ее центра, приходится искать еще не нарушенных запретов, когда уже не половая функция анонимного человека подвергается публичному показу, но высокий общественный статусконкретной личности должен быть вовлечен в дела сексуальные. Для сохранения должной симметрии в этом коллапсе нравственности в пермиссивном обществе Ларри Флинт, редактор журнала «Hustler», выдвинул свою кандидатуру на пост президента Соединенных Штатов.

85

букв. «творчество наудачу», от лат. aleator – «игрок в кости». – Примеч. пер.

86

сзади, букв. «с тыла» (лат.). – Примеч. пер.

В описанном процессе широчайшим образом участвуют технические средства. Нa Западе все шире распространяется суррогатный секс, осуществляемый с помощью телефона. Человеку достаточно набрать определенный номер и передать код своей кредитной карты, чтобы его употчевали таким словесным неприличием, какого он только пожелает. Порноиндустрия производит приспособления для мастурбации, искусственные гениталии всех калибров, также и в форме безделушек; мази, кремы и так называемые афродизиаки; а также искусственные устройства, гарантирующие увеличение размеров мужского члена и величины влагалища. Это все может быть приобретено для особого наслаждения при половых актах, которые по желанию можно сопровождать и музыкой (любой магнитофонной записью по заказу); есть и автоматы для копуляции и т.д. Что касается несуррогатных действий, то имеются, с одной стороны,«профессионалы», начиная от «древнейшей в мире специальности», и далее фотомодели и актрисы, играющие исключительно в порнофильмах, а с другой стороны, любители, то есть очень широкие круги населения, использующие, например, так называемые контактные журналы. В них дают объявления люди одинокие, а то и супружеские пары, которые ищут сексуальных партнеров мужского и женского пола, причем мужчины часто рекламируют себя фотографиями своих эрекций. Авторы сообщают о своих излюбленных сексуальных приемах, а также о физических признаках лиц, которых они ищут, – совсем как те, что ищут быка-производителя для телок (или наоборот) и публикуют данные о желаемой породе и анатомических признаках. Остаются еще запреты на известные формы извращений, например, педофилию, и чтобы их обойти, изготовители порнографии прибегают к весьма темным махинациям, когда, например, место ребенка, которого не разрешается показывать в сексуальных сценах, занимает взрослый карлик или хотя бы увечный хондродистрофик. Впрочем, на черном рынке, как говорят, можно найти уже «все».

Поскольку

вкус потребителей еще не полностью подвергся «демократическому выравниванию», в этой области возникли специализации с разной степенью неприличия и разным воздействием моды,если можно здесь употребить этот термин. Например, была мода на peep show [87] , где раздетую женщину на медленно вращающейся платформе можно осматривать «в натуре» из кабины через глазок, что удобно для людей небогатых, потому что стоит не дороже автобусного билета. Есть также порножурналы, сохраняющие интеллектуальные претензии: они публикуют, например, интервью (без всяких сексуальных намеков) со знаменитыми артистами или с лауреатами Нобелевских премий. Но есть и такие, которые ничего, кроме рисунков половых органов, не публикуют. Hard core pornography [88] в ситуации сильной рыночной конкуренции ищет, можно так сказать, таких, чья социальная роль максимально далека от секса – а именно: не таких в аутентичном смысле, но «оборотней» в виде священников или монахинь, втайне увлеченно занимающихся сексом. Некоторые социологи выражали надежду, что волна порнографии быстро схлынет. Эта надежда пока кажется тщетной. Порноиндустрия, стремясь к все более изощренным инновациям, склоняет к позированию в обнаженном виде стюардесс авиалиний, женщин-полицейских; отсюда возникали конфликты, доходившие до судов. Кроме того, некоторые журналы помещают снимки «любительниц», стремящихся продемонстрировать свои половые органы; в числе этих «любительниц» – домашние хозяйки, парикмахерши, продавщицы и так далее. Весь этот эксгибиционизм, если можно верить комментаторам, происходит с полного одобрения мужей или членов семейств. Большинство людей обоего пола в среднем довольно далеко отстоят от идеала прекрасного. Поэтому сотни девушек и женщин, в голом виде показывающих все свои телесные недостатки, производят поистине жалостное впечатление. Порнографическая экспансия ассимилировала наконец символы и формы религиозных культов. Она приобрела при этом изрядный привкус богохульства, что и стало, по-видимому, последним писком моды в данной области. Очевидно, что ложным будет впечатление, которое можно вынести, обозревая всю эту огромную продукцию: впечатление, будто всячески извращенные сексуальные марафоны в по возможности «больших коллективах» – это одно из главных повседневных занятий в обществе потребления. Тем не менее влияние этой продукции на общества пермиссивного типа до сих пор не исследовано в социологическом отношении, в особенности в том, что касается дальнейших судеб такой основной ячейки коллективной жизни, как моногамное супружество. Наконец, порноиндустрия – это более или менее маргинальная проблема благополучных в материальном отношении обществ. «Пермиссивность» включает экспансию все большего объема общественных функций. Демократия, понимаемая как господство большинства над всеми, подвергается эрозии, когда от различных меньшинств (наподобие общественных служб: здравоохранения, транспорта, пожарной безопасности и т.п.) в разной степени зависит нормальное удовлетворение коллективных нужд, включая лечение больных и тушение пожаров. В своем манифесте «Французы, еще одно усилие!», включенном в «Философию в будуаре», де Сад в период французской революции предлагал ликвидацию всяких «ограничений свободы», чтобы каждый мог давать выход своей энергии так, как ему заблагорассудится, хоть бы и убивая при этом других, учиняя над ними насилие или мучая их. Несомненно, что такая «полнота свобод» предоставляет сильным издеваться над слабыми, и в ней – окончательное уничтожение равенства. Поскольку порнография дает суррогат «полноты свобод» в сексуальной сфере, я привел ее здесь как образец инструментального подхода ко всяким явлениям в культуре. С помощью такого подхода можно – по крайней мере в принципе – сделать людей «равными и свободными», только чтобы служили этим людям не другие люди, а какие-нибудь моделирующие устройства. Отсюда возникает образ некоего дебильного и сытого общества, которое дает себе волю, живя в среде, соответственным образом автоматизированной. В последнее время от школьной системы ряда наиболее богатых государств поступают сигналы о растущей безграмотности молодежи. Это следствие функционирования «облегченной» школы. Господствующий тренд ориентирован на «облегчение» всего. Достаточно сравнить научно-популярные журналы, например, «Scientific American» и «Omni», чтобы заметить, что «Omni» напоминает скорее «Penthouse», нежели такой журнал, из которого можно в самом деле что-нибудь надлежащим образом узнать об успехах науки. «Omni», издаваемый Б. Гуччоне, проституирует все, лежащее за пределами эротики, как это делает и «Penthouse». Сходство этих ежемесячных изданий начинается с наличия в обоих одинаковых рубрик, таких, как «Форум», колонки читательских писем и иллюстрированных анекдотов. В качестве общего знаменателя секса и науки выступает постоянная тенденция к упрощению всего публикуемого, чтобы оно не требовало умственного напряжения и не вызывало сильных чувств. «Omni» не пугает никого сложными доказательствами или статьями, требующими какого-либо труда при чтении, но подает в качестве современного или вскоре имеющего быть состояния вещей то, что сенсационно, особенно в форме «сильного короткого удара». Не нарушает сходства «Omni» с «Penthouse» и тот факт, что в «Omni» иногда появляются тексты выдающихся ученых, потому что и «Penthouse» относится к журналам с претензией на интеллектуализм.

87

шоу с подглядыванием (англ.). – Примеч. пер.

88

наиболее типичная порнография (англ.). – Примеч. пер.

Любопытно, что помещаемые в «Omni» литературные произведения (всегда в жанре научной фантастики) лишены какой бы то ни было ценности, в то время как журналы эротические par excellence (но умеренные в смысле порнографии: таковы были предшественники «Плейбоя») иногда публикуют произведения выдающихся авторов. Можно здесь в компаративистском плане строить различные предположения. Например, можно допустить, что «Omni» выработал себе имидж научно-футурологического журнала и потому лучшим pendant [89] к такого рода содержанию служит, как кажется, именно научная фантастика. Наоборот, «Плейбой» (его тиражи за последнее время упали, явно под натиском «сексуально более мощных» конкурентов) стремится время от времени подчеркнуть свою именно непорнографическуюнаправленность – почти что интеллектуально утонченную, с большими литературными амбициями. Впрочем, предположения на эту тему можно продолжать сколько угодно.

89

дополнение (фр.). – Примеч. пер.

Немецкую мутацию «Плейбоя» подают в соусе некоей Gem"utlichkeit [90] , a также тяжеловесного остроумия, иногда с приправой в виде смеси сентиментальности и жестокости (всего этого в оригинальной американской версии почти что нет). Я закончу свои соображения на эту тему кратким замечанием: издатели, пытавшиеся порнотекстами конкурировать с порнографией визуальной, проиграли, потому что слово на этом поле не может достичь смысловой выразительности образа. К тому же порнография – вообще всякая – в своем существовании в обществе ограничена в двух аспектах. Во-первых, все еще сохраняемыми социальными нормами, правилами или запретами. Их, например, «Hustler» считает проявлениями обычной зависти или напускной стыдливости. В ехидных карикатурах этот журнал изображает, что женщины, протестующие против всякого порно, например, представители движения Womens Liberation [91] , попросту сами некрасивыи только поэтому обуреваемы гневом. Во-вторых, ограничительную роль играют биологически запрограммированные в нас механизмы сенсорного восприятия. Чрезмерная интенсификация половой жизни или деятельности соответствующих органов в такой же мере, как чрезмерная миниатюризация, перестает возбуждать, потому что выходит за перцептивные нормы – уже не культурные, но чисто биологические. Впрочем, существование указанных ограничений не должно особенно нас утешать, поскольку высокие нормы достойных признания и желания ценностей все равно приходится признать хотя и основным, но нереализуемым свойством культуры.

90

душевность (нем.). – Примеч. пер.

91

за освобождение женщин (англ.). – Примеч. пер.

В. КУЛЬТУРА КАК БЕГСТВО ОТ КУЛЬТУРЫ

Как мы уже знаем, в знаковой области, то есть в сфере системных смыслов, стохастичность оборачивается полным отсутствием этих смыслов. Притом в качестве произведения искусства подают сегодня не только то, что таковым традиционно быть не могло, но и то, что вообще лишено какого бы то ни было смысла. Например, дорога без начала и конца; здание, построенное ради того, чтобы его тут же обрушили; сложные машины «ни для чего» и т.д. Наконец, именно в искусстве в наибольшей мере стохастичностьпроявляется в виде хищнического распоряжения историческим наследием в его целом. Современное поколение художников, по-видимому, стремится к тому, чтобы свести на нет все законы творчества, безотносительно к тому, чем они ранее были и чему служили. Применяют различные парадигмы, составляя из них гибриды в различных комбинациях, как бы желая истощить до дна музейные или соответственно библиотечные коллекции. Очевидно, что направленное к этому хищническое распоряжение наследием само по себе не является стохастическим, но его результаты стохастичны, потому что представляют собой некий «промискуитет». Что угодно скрещивается с чем угодно наподобие того, как это практикуется (в качестве вырождения эротики), например, при групповом сексе.

В области институализированных религий стохастичность проявляется в форме их замены чем бы то ни было– иными словами, тем, что попадет под руку. Обычно, когда действующая система норм по любым причинам претерпевает коллапс, то впечатление такое, что как бы через ее треснувшую и заскорузлую оболочку просвечивают очертания предыдущейкультурной формации – или, точнее, той ее части, которая сохранилась в коллективной памяти. Нынешний ренессанс сектантства, религии «на один сезон» в виде, например, моды «на йогу», «на гуру», но также «на маоизм» (правда, эта уже миновала) – всё это именно отсюда. Потому что ни в одном из таких случаев не идет речь об учениях в собственном смысле слова метафизических или политических, но о суррогате тех и других, причем этот суррогат исчерпывает себя отрицанием норм, установившихся в данной конкретной среде. Понятно, что такого рода «вера назло кому-то» или «назло чему-то» не может достичь аутентичности, потому что всякая «вера назло кому-то», заменившая собой «веру во что-то», неизбежно есть только мимолетное увлечение. После такой «веры назло кому-то» чаще всего остается только пустота или горькое разочарование. В лучшем случае такая «вера» есть поиск иррациональной прорехи в целом (то есть в раздражающей фрустрации), страх и агрессивность перед лицом цивилизации, которая якобы объединяет в себе весь рационализмпрошлого и современности и уже тем самым претендует на невосприимчивость к иррациональной критике или к иррациональномупротесту. Поэтому так популярны становятся публикации, которые в уважаемой сегодня «научной» форме предлагают читателю сущие бредни, сводящие науку на нет. Таковы книжки о палеоастронавтах, о космических пришельцах, о феноменах сверхчувственного познания, о фактах, якобы подтверждающих Библию вопреки астрономии, об эмоциональной и сознательной жизни растений, о летающих тарелках, о Бермудском треугольнике и т.д. Ищут ли при этом упомянутую «иррациональную прореху в целом» ради того, чтобы в ней спрятаться, или ради того, чтобы, исходя из нее, это «целое» разбить и уничтожить, – понять трудно, потому что всем этим поведением руководит путаница в мыслях, возникшая из фрустрации. Общим признаком, свойственным всякой такой «паранауке» или «парафизике», является чрезвычайная легкость, с какой можно усвоить все ее содержание. Это не что-нибудь вроде мудреной ядерной физики. В дианетике, например, нет никакой математики. Даже трех и притом неоконченных классов начальной школы достаточно, чтобы понять эти «последние истины обо всем». Да и обучиться всем этим откровениям стоит недорого. Таким образом и в самой культуре, и в субкультурах все больше примеров тенденции к «уходу». Иными словами, тенденции к символическому выражению выхода за пределы технической цивилизации. Первым шагом здесь обычно является поиск чего-то, что упорно сопротивляется непрестанным изменениям жизненной среды, что как будто бы смеется над этими переменами. Именно это «что-то» начинают усиленно подчеркивать. Находят такое сопротивление среде в человеческом теле, так как все, даже соединенные вместе технические средства до сих пор не могут изменить его жестко заданных биологически конфигураций. Отсюда подчеркивание «атавистичности» тела, его «аисторизма», как бы надвременной неизменности, прямо-таки абсолютной сохранности через века.