Флаг на грот-мачте
Шрифт:
Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик:
– Пинкертоши, вы где?
– Мы здесь, Володя!
– крикнул Ленька и полез наружу.
– Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, - шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой.
– Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай... Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли.
Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света.
– Эге, да вашего
– спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем.
– Это, Никита, сын Лепехина из редакции, - сказал Ленька.
– Небось тоже в комсомол метишь?
– спросил Володя.
Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул.
– Три пацана - это уже ячейка.
– Да, ячейка, - протянул Карпа.
– А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал?
– при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. "Комсомол - це вам не в бабки грать, це - передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди", - сказал Карпа нравоучительным басом.
– Похоже, - засмеялся Володя.
– Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться.
Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы.
– Но! Какое задание?
– Разговор этот долгий, - сказал Володя.
– Пойдемте-ка лучше в горком.
Никита боялся этих слов: горком, чека, губком - от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага.
Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось.
На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: "Все люди - братья, люблю с них брать я".
И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: "А ты записался в ЧОН?"
Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам.
* * *
После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда.
Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в котелки и миски пахучее варево. Рот Никиты мгновенно наполнился слюной, и он прошмыгнул в низкую дверь столовой.
Прямо против двери тоже висел плакат: "Чтоб избежать холерной муки, мой чаще хорошенько руки!" Отца Никита увидел сразу:
– ...Он до революции в купцах ходил, при англичанах торговал. К стенке его надо было поставить. А теперь этот субчик кондитерскую на углу Поморской открывает, крендель золоченый над дверью повесил, да еще название придумал: "Красный бублик"! Скотина! Что же, я к нему за белыми булками ходить буду? Как это называется?
– Уймись ты, уймись! Суп прольешь, - говорил отец.
– Нэп это называется, новая экономическая политика. С разрухой кончать надо. Пусть-ка и торгаши на социализм поработают.
Никита подошел.
– А, Никита, - сказал отец.
– Садись давай. Навались. Из камбалы суп. Остывает.
– Твой, что ли? Нашел наконец?
– спросил Кожаный и обрадовался.
– Мой, - сказал отец.
– И жену нашел?
Отец молча смотрел в котелок.
– Нет ее...
– сказал он тихо.
И Никите вдруг захотелось заплакать.
– Ну, я пошел!
– сказал Кожаный и положил отцу на плечо огромную руку.
– Вот оно, брат, какая карусель... Корми парня крепче, смотри, какой тощий. Ровно росток картофельный из подвала.
– Ешь, Никита, - сказал отец и поднял голову.
– Кушай, сынок.
Глава 3
ПЕРВЫЙ СОН НИКИТЫ
Ломоносов стоял против губернаторского дома, завернутый в какую-то ткань. Голая тетка, вообще ни во что не завернутая, стояла перед ним на одном колене и протягивала какую-то штуку, похожую на два сложенных вместе бараньих рога.
Никита топтался у подножия и, почесывая ногой ногу, рассматривал Ломоносова и тетку.
Ленька сказал, что бойскауты помещаются на проспекте, напротив памятника Ломоносову. Здесь и условились встретиться.
Никита обошел памятник раз, наверное, десять, а вчерашние знакомцы все не появлялись. Из головы у него не выходил тот страшный сон, что приснился сегодня ночью.
Страшные сны стали сниться Никите еще в Петрограде в приюте для беспризорников, где он три недели провалялся в изоляторе с тяжелой формой испанки. Его без сознания подобрали прямо на улице.
Когда кризис миновал и Никита начал быстро поправляться, Лев Исакович, маленький лысый доктор с бородкой клинышком, долго осматривал его в холодной приемной. Прикладывая рожок к спине, просил сначала дышать, потом не дышать, заставлял закрывать глаза и подносить пальцы к носу. Стучал молотком по локтям и коленкам. Доктор что-то бурчал себе под нос, неодобрительно смотрел на Никиту поверх очков, потом велел одеться и пойти полежать в изоляторе еще пару деньков.
Никита лежал в пустой узкой комнате и смотрел в окно, где по подоконнику звонко стучала редкая крупная капель и светило солнце. Там на солнечном припеке бушевали воробьи. Никита был еще очень слаб и долго не мог смотреть на яркое. Тогда он закрывал глаза.