Флэшмен
Шрифт:
За годы своей не слишком честной жизни я заметил, что подлец, излагающий свой коварный план, больше старается убедить себя, чем слушателей. Акбар намеревался подложить свинью своим афганским врагам, и ничего более, тут и гадать было не о чем, но при том хотел выглядеть джентльменом — хотя бы в собственных глазах.
— Возьметесь ли вы передать мое секретное предложение Маклотен-сагибу, Флэшмен? — спросил он.
Я бы согласился, даже если бы он попросил меня передать предложение руки и сердца королеве Виктории, так что не задумываясь ответил «да».
— В качестве дополнительного условия вы можете передать,
И свою собственную, мысленно продолжил я. Ну да, визир Шуджи! Едва дуррани уйдут, Шудже помашут ручкой, и да здравствует шах Абар. Но мне на это было наплевать. Если что, я могу хвастать потом, что находился в приятельских отношениях с правителем Афганистана, — если, конечно, ему удастся стать таковым.
— Итак, — продолжил Акбар, — вам следует передать мои предложения Маклотен-сагибу лично, в присутствии Мухаммеда Дина и Хана Хамета, которые отправятся вместе с вами. Если вы сочтете, — на его лице блеснула улыбка, — что я не доверяю вам, друг мой, позвольте сказать, что я не доверяю никому. Вы лично здесь ни при чем.
— Мудрый сын, — проскрипел Хан Хамет, впервые открыв рот за все время, — не доверяет матери.
Что ж, ему лучше было знать свою семью.
Я указал на то, что план может быть воспринят Макнотеном как предательский в отношении других вождей, а его роль — как бесчестная. Акбар кивнул.
— Я говорил с Маклотен-сагибом, припомните, — мягко сказал он. — Он же политик.
По его мнению, такой ответ являлся исчерпывающим. Я не стал спорить.
— Передайте Маклотену, что если он согласится, а я полагаю, согласится, — продолжил Акбар, — то ему нужно будет прийти на встречу со мной к форту Мохаммеда, за стеной лагеря, послезавтра. Ему следует иметь при себе достаточно людей, чтобы по условному сигналу захватить дуррани и их союзников, которые придут со мной. После чего мы решим все дела к нашему общему удовольствию. Это принимается? — и он обвел взглядом своих товарищей, а те закивали в знак согласия.
— Скажи Маклотен-Сагибу, — сказал Султан Джан с мерзкой ухмылкой, — что если он захочет, то может получить голову Аменулы-хана, того самого, который напал на Резиденцию Секундара Бернса. И еще, что мы, барукзии, в этом деле заодно с гильзаями.
Если барукзии спелись с гильзаями, то Акбар, похоже, твердо стоит на ногах. Макнотен должен думать также. Но я, глядя на четыре эти рожи — умильную Акбара и трех его подельников, чуял, что от этого дела идет душок похуже, чем от дохлого верблюда. Доверять этой шайке стоило не больше, чем змеям Гюль-Шаха.
Но на лице моем не дрогнул ни единый мускул, и после полудня охрана военного городка уже с изумлением пялилась на лейтенанта Флэшмена, облаченного в доспехи воина-барукзия, в сопровождении Мухаммеда Дина и Хана Хамета [29] скачущего к ним из Кабула. Меня похоронили уже месяц назад, думая, что меня разорвали на куски, как Бернса, и вот я тут как тут, живой и невредимый. Весть распространилась как пламя, и у ворот нас уже встречала толпа во главе с Колином Макензи. [30]
29
Подлинные
30
Генерал-лейтенант Колин Макензи оставил один из самых ярких отчетов о Первой Афганской войне в своей книге «Бури и радости солдатской жизни» (1884 г.)
— Откуда, черт побери, вы взялись? — спросил он, тараща на меня свои голубые глаза.
Я наклонился к нему, чтобы никто не мог меня услышать, и произнес: «Акбар Хан».
Макензи пристально посмотрел на меня, словно пытаясь понять, шучу я, или сошел с ума. Потом сказал:
— Идемте к послу. Тотчас же.
И заставил толпу раздаться в стороны. Все шумели и забрасывали нас вопросами, но Макензи препроводил всю нашу троицу прямиком в апартаменты посла и мы ворвались к Макнотену.
— А это не может подождать, Макензи? — буркнул посол. — Я только собрался отобедать.
Но несколько слов Макензи заставили его запеть по-иному. Он внимательно посмотрел на меня через пенсне, нацепленное буквально на кончик носа.
— Бог мой, Флэшмен! Живой! Да еще от Акбар-Хана, вы говорите? А это кто? — указал он на моих компаньонов.
— Вы как-то выразили желание заполучить заложников у Акбара, сэр Уильям, — говорю я. — Они перед вами.
Макнотен не поддержал шутку, но пригласил меня немедленно отобедать с ним. Оба афганца отказались, разумеется, сидеть за столом с неверными, и остались ждать в кабинете, куда им принесли еду. Мухаммед Дин напомнил, что послание Акбара должно быть озвучено только в их присутствии. Поэтому мне пришлось предупредить Макнотена, что хоть я и набит новостями под завязку, с ними придется подождать до окончания обеда. Впрочем, мне ничто не препятствовало дать им отчет о гибели Бернса и моих собственных приключениях. В своем рассказе я изложил все прямо и без прикрас, однако Макнотен то и дело восклицал: «Боже милосердный!», а когда я дошел до эпизода с перетягиванием каната, его пенсне свалилось в тарелку с карри. Макензи не сводил с меня глаз, поглаживая пышные усы, и когда я закончил говорить, а Макнотен — выражать свое изумление, Макензи проронил: «Хорошая работа, Флэш». В его устах это была высшая похвала, поскольку человек он был твердый, как кремень, и слыл первым храбрецом в кабульском гарнизоне, если не считать, может быть, Джорджа Броудфута. Если он перескажет мою историю — а он сделает это — акции Флэши поднимутся еще выше, что совсем недурно.
За портвейном Макнотен попытался навести меня на разговор об Акбаре, но я сказал, что нужно подождать, пока к нам не присоединятся оба афганца. Не скажу что сильно, но это задело Макнотена. Тот иронично заметил, что я, похоже, уже заделался тут за своего, и что нет смысла так щепетильничать, но Макензи одернул его, указав на мою правоту, и Его превосходительство вынуждено было замолкнуть. Посол пробормотал что-то вроде «хорошенькое дельце, когда всякие вояки смеют затыкать рот высокопоставленным чиновникам» и что чем скорее мы перейдем к делу, тем лучше.