Флибустьер
Шрифт:
Со вторым купцом мы обмениваемся бортовыми залпами на дистанции около кабельтова. У него на каждом борту, на главной палубе, по четырнадцать двенадцатифунтовок и комендоры опытнее. Четыре или пять ядер попадают нам в корпус, я слышу их гулкие удары, несмотря на то, что в ушах стоит звон. Наши ядра из двадцатичетырехфунтовых пушек с гондека пробивают борт в нескольких местах выше ватерлинии и выламывают кусок фальшборта, убив и ранив несколько матросов, стоявших на главной палубе. Между ними, среди деревянных обломков, переползает боком, как краб, человек, у которого оторвало правую ногу выше колена. К нему бросаются двое матросов, волокут в сторону полубака.
— Карронады, огонь! — командую я.
Второй наш залп всего через полминуты оказался неприятным сюрпризом
Пока догоняли меньшее английское судно, я подошел к борту, посмотрел, куда попали вражеские ядра. Три торчали в корпусе, напоминая родинки цвета ржавчины. Может, были и еще, но я не увидел из-за кривизны корпуса.
Англичане оказались покрепче голландцев и англичан. Понимая, что не могут тягаться с нами по всем боевым показателям, экипаж меньшего судна все-таки продолжил сражаться. На этот раз мы обменивались залпами на дистанции метров семьдесят. Вражеские девятифунтовые ядра оказались слишком легкими для того, чтобы продырявить четырехслойный корпус из мореного дуба, а вот наши двадцатичетырехфунтовки выломали большой кусок корпуса и фальшборта, из-за чего из трюма выпали несколько тюков с табаком, и отшвырнули одну из пушек к противоположному борту. Никто не кинулся возвращать пушку на прежнее место. Учтя опыт второго судна, экипаж попрятался, ожидая еще один залп.
Я же держал паузу, ожидая, когда перезарядят пушки. Кстати, этот процесс теперь занимает меньше времени, благодаря рациональному предложению, придуманному неизвестным умельцем — не засыпать порох в запальное отверстие и проталкивать его бронзовой изгой, а вставлять полую часть гусиного пера, заранее начиненную порохом. Убрав еще два паруса, мы шли с одинаковой скоростью с жертвой. Разрушать приз и дальше у меня не было желания. Сильно поврежденное судно можно не довести до порта, и получится, что зря тратили порох, картечь и ядра.
Тревожное ожидание оказалось непосильным для англичан. Над фальшбортом у кормовой надстройки появилась рука с белой тряпкой. Ею помахали из стороны в сторону, после чего махавший встал. Судя по одежде, это капитан или офицер. Молодой, немного за двадцать.
— Мы сдаемся! — прокричал он.
Я отправил на это судно призовую команду, приказав перевезти на фрегат капитана и офицеров. После чего совершил поворот оверштаг и пошел к большему судну, на котором поставили все паруса. Наверное, решили, что смогут удрать, пока мы будет заниматься с другим судном. Не успели. Выстрела из нашей погонной пушки с дистанции кабельтовых пять хватило, чтобы на английском судне опустили паруса и флаг, сообщая, что прекращают бой, сдаются на милость победителя.
Капитан большего судна был тяжело ранен, поэтому был оставлен там, только перенесен в матросский кубрик, чтобы умер в гамаке. Не знаю почему, но нынешним морякам, в том числе и моему экипажу, кажется, что умирать в гамаке легче. Наверное, покачивание в гамаке напоминает о первых днях жизни — конец возвращается в начало. Остальных офицеров, вместе с их коллегами со второго судна, закрыли в карцере на фрегате. Молодого капитана привели ко мне. Рослый, крепкий, длиннорукий. Волосы рыжеватые и морда конопатая. Обычно рыжие или очень добрые, или очень злые люди. На счет рыжеватых статистики нет. Одет в черное, по-пуритански. Значит, злой — напрягает себя и других. Я уже просмотрел грузовые документы с его судна. Сахар, табак, какао, перец, индиго, сарсапарель, имбирь и даже большой ком серой амбры. А еще в капитанском сундуке лежали мешочек с полусотней жемчужин среднего ценового диапазона и второй, побольше, в котором было около десяти фунтов золотого песка.
— Откуда золотишко? Неужели на Ямайке нашли месторождение? — поинтересовался я.
— Это ямайские купцы выменяли на материке у испанцев, — ответил капитан. — Где именно — не рассказывают.
— Я бы сильно удивился, если бы рассказали, —
— Пятая часть принадлежала нашей семье, а остальное — еще семи владельцам, — рассказал он.
— Они тоже пуритане, как и ты? — спросил я.
— Конечно. С другими мы общие дела не ведем, — ответил молодой капитан таким тоном, будто объяснял дурачку прописную истину.
— Значит, бог помог вам избавиться от искушений, порождаемых богатством, — сделал я вывод. — Теперь будете жить еще скромнее.
— Бог дал, бог взял, бог вернет, если заслужим, — важно изрек пуританин.
Как и все его собраться, этот тоже норовит говорить прописными истинами. В двадцать первом веке работал бы, наверное, в рекламном агентстве, придумывал слоганы и жег ими пустые души потребителей, а сейчас приходится метать бисер в калашном ряду.
По пути в Нант мы пересекли курс по носу, на удалении мили полторы, французской эскадре, которая шла строем линия или, как будут называть позже, строем кильватер. Всего около полусотни больших кораблей и еще штук тридцать маленьких, которые шли без строя с подветренной стороны. В нашу сторону никто не дернулся, ни большие, ни маленькие, хотя обычно не верят поднятому флагу, проверяют документы и экипаж. Причина такого вежливого поведения стала понятна примерно через час. Следом за французским флотом шел английский. Тоже строем линия, но больших кораблей было под семьдесят и штук сорок маленьких. Эти тоже не дернулись в нашу сторону. Расстояние между нами было приличное, миль шесть, и уже начинало темнеть. Наверное, военная эскадра врага была для них важнее, чем непонятной национальности купчишки в сопровождении фрегата.
59
Стоим в порту Нант уже третью неделю. Вчера на аукционе были проданы последние товары с обоих захваченных судов и они сами. После вычета доли генерал-адмирала и всех издержек, осталось два миллиона девятьсот тысяч ливров. Две трети этой суммы плюс пять капитанских долей принадлежат мне. Остальное поделил между членами экипажа. На одну долю вышло четыре тысячи восемьсот тридцать три ливра и шесть су. Даже вшивый юнга с фрегата, получивший всего полдоли, стал сказочно богат. Он мог купить небольшой домик на окраине Нанта, или большой — в Сен-Назере, или речное судно грузоподъемностью тонн двадцать-двадцать пять, или виноградник, приносящий в год сто пятьдесят-двести ливров. Я свою долю распихал по банкам под три процента годовых. Пусть полежат, пока накоплю нужную сумму. Захотелось мне купить графство вместе с титулом. Давно не был графом. Захотелось вспомнить, каково это? Как мне сказали, за три миллиона ливров можно купить захудалое графство где-нибудь в Провансе. По мнению французов, живущих севернее Луары, южнее этой реки ничего стоящего, кроме вина, не может быть в принципе, а чем ближе к Средиземному морю, тем еще хуже. Цены на графство севернее Луары начинаются от пяти миллионов ливров и, как меня заверили, до сотни, хотя никто не смог показать, кому, кроме короля, по карману последняя цифра. Я заметил, что лучше всех в ценах на графства разбираются парикмахеры, уличные торговцы, поденщики и другие очень состоятельные люди. Зато губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, имел смутное представление, но пообещал дать знать, если какое-нибудь выставят на продажу.
До Нанта добралось известие, что адмирал де Турвиль увел за собой английский флот в океан, чтобы не мешал французским корсарам нападать на английские торговые суда. Судя по отсутствию плохих новостей, пока у адмирала получалось водить англичан по океану и за нос. Грех было не воспользоваться этой возможностью.
В рейс вышли во вторник. Ветер дул западный, встречный, шли курсом крутой бейдевинд левого галса со скоростью узла три-четыре. Каждые день моросил дождик. Лето давало понять, что скоро закончится. Миновав Брест, взяли полнее к ветру и пошли со скоростью узлов пять в сторону Кельтского моря. Если бы повернули в Ла-Манш, ветер стал бы попутным, но обратно было бы труднее возвращаться.