Флибустьер
Шрифт:
Линейным кораблем (линкором) «Королевское солнце» называют потому, что сражается, построенным в линию с другими кораблями своего флота. За три англо-голландские войны, произошедшие в этом веке, в которых поучаствовала и Франция на стороне англичан, адмиралы пришли к выводу, что сражаться надо, построив оба флота в линию, с небольшим — около кабельтова — расстоянием межу кораблями или, как еще говорят, мателотами. Мателот — это первый корабль за своим передовым в кильватере. Такой строй получил название кильватерной колонны или линии баталии. Каждый корабль стреляет в находящийся напротив него. Чтобы не получилось биться со слишком слабым или слишком сильным, в линию включали только корабли первых трех рангов. К первому рангу относились имевшие более ста пушек у французов и девяноста у англичан и голландцев, ко второму — более восьмидесяти, к третьему — более пятидесяти. То есть, «Королевское солнце» — линкор первого ранга. Мой фрегат с его сорока четырьмя
У борта покачивался на маленьких волнах прямоугольный деревянный понтон метра четыре на двенадцать для швартовки малых плавсредств. С понтона на борт корабля вел трап не трап, а замысловатая деревянная лестница с перилами. На матросах линкора что-то типа формы — синяя короткая куртка поверх рубахи, заправленной в короткие широкие штаны, а на головах головные уборы самые разные, но чаще клеенчатые цилиндры или вязаные колпаки. Цилиндры с завязками, иначе денег на них не напасешься. Все матросы босые. Только у караульных были белые чулки и тупоносые кожаные черные башмаки. У офицеров преобладали темно-синие жюстокоры с желтыми обшлагами, подпоясанные желтыми широкими шарфами, завязанными бантом на правом боку. Скорее всего, это цвета данного корабля. Слева на кожаном ремне, спрятанном под шарфом, висела шпага. Кюлоты из тонкой светло-коричневой кожи. Решил бы, что это лосины, но лося в Западной Европе редко найдешь, на всех морских офицеров не хватит. Обуты в низкие сапоги с отворотами. Мне непонятна мода морских офицеров на сапоги. Такое впечатление, что они холят по палубам по колено в воде. Такое случается во время сильного шторма, но офицеры обычно пережидают шторма в каютах или на шканцах, которые редко заливает сильно. На головах офицеров шляпы самых разных фасонов, но преобладают шириной с тележное колесо. Наверное, чтобы ветром легче сдувало.
У того офицера, что встретил меня у трапа — лет шестнадцати, тонкого и гибкого, не ходил, а вальсировал — шляпа из черного фетра с загнутыми сбоку вверх полями и кокардой из желтого металла в виде солнца. Из-под шляпы на плечи ниспадали черные, завитые локоны, изрядно напудренные, отчего казались с проседью. Их давно не мыли, чтобы легче было укладывать. Безволосое лицо напудрено шафраном, благодаря чему создавалось впечатление, что юноша болеет желтухой. На левой щеке две черные мушки, на правой — три, которые, уверен, прикрывают юношеские угри. Одет в жюстокор из золотой парчи с цветочным узором и алой атласной подкладкой. На каждом рукаве по три золотые пуговицы, на накладных карманах — по пять и по одной на кюлотах, и все калибром миллиметров тридцать. Черные бархатные кюлоты были заправлены в черные сапоги без отворотов, но с красными каблуками. Я даже не засмеялся, увидев это напудренное чучело. И только потому, что от него так воняло немытым телом и жасминовыми духами, что мне пришлось плотно сжать челюсти, чтобы не стошнило на надраенную, белую палубу флагманского линейного корабля.
— Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж, командир фрегата «Альбатрос», — представился я в промежутке между двумя позывами тошноты.
— Симон де Костентин, лейтенант, — назвался юный вахтенный офицер и показал жестом, чтобы я следовал за ним: — Адмирал ждет вас.
— Родственник адмирала? — задал я вопрос, когда мы шли к кормовой надстройке и шлейф вони сносило не на меня.
— Племянник, — ответил юноша тоном, который должен был сказать мне: «Как вы все задолбали меня этим вопросом! Блестящий, во всех отношениях, молодой человек и без протекции сделает карьеру!».
Возле каждой из трех дверей надстройки стояло по паре мушкетеров с мушкетами, поставленными на палубу у правой ноги и придерживаемыми за ствол правой рукой. В капитанскую каюту вела крайняя левая дверь. На ней был нарисован герб — вверху на белом горизонтальном поле два перекрещенных, черных якоря, посередине на горизонтальном синем — стилизованная золотая лилия, а внизу на белом — красный то ли побритый лев, то ли непричесанный леопард, шагающий в прошлое, высунув длинный язык, загнув хвост до шеи и выпустив длиннющие когти. Как догадываюсь, это герб графа де Турвиля.
Приоткрыв дверь и заглянув вовнутрь, юноша доложил:
— Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж!
После чего кивнул мне головой, разрешая войти. К счастью, сам он закрыл за мной дверь, оставшись снаружи. В закрытом помещении я бы не выдержал ароматовую атаку и заблевал всю капитанскую каюту, довольно просторную, заполненную светом, попадавшим через четыре больших прямоугольных иллюминатора, два бортовых и два кормовых. Слева от двери, рядом с иллюминаторами, стоял прямоугольный стол, судя по количеству стульев, на пятнадцать персон, во главе которого сидел на единственном стуле с высокой спинкой мужчина лет пятидесяти в парике из волнистых волос каштанового цвета и длиной до плеч, не припудренных. Выбритое лицо с печальными карими глазами, длинным ровным носом, небольшим ртом с выпирающей, нижней губой, раздвоенным подбородком. На шее повязан красный шарф. Жюстокор светло-коричневый и с золотым цветочным узором, напоминающим тот, что у племянника, но пуговицы черные, вроде бы агатовые. Из рукавов выглядывают кружевные манжеты белой рубахи из тонкого полотна. На безымянном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка с барельефом в виде двух перекрещенных якорей. Я представлял себе адмирала Анн-Иллариона де Костентина, графа де Турвиль, немного другим, но у меня редко совпадет портрет, составленный по рассказам о человеке, с тем, какой он на самом деле. Перед адмиралом стоял золотой бокал с широкой подставкой и барельефами в виде солнца с искривленными лучами. У противоположного конца стола справа сидел и скрипел гусиным пером, макая его в серебряную чернильницу, пухлый монах с загорелой лысиной, обрамленной коротко подстриженными, черными волосами с проседью, и холеными, белыми руками, одетый в черную шелковую рясу. По левую руку от него лежала стопка белой дорогой бумаги, по правую — стоял серебряный узкий и высокий стаканчик с гусиными перьями, а по центру — оловянная кружка, из которой монах отхлебнул, дописав предложение. Мода сейчас такая — держать секретарем монаха. Наверное, так дешевле. Третьим в каюте был седой слуга, который, спиной ко мне, возился в широком буфете у кормовой переборки между иллюминаторами. На нем были синяя короткая курточка, черные короткие и широкие штаны, белые чулки и покрашенные в красный цвет сабо.
Ответив на мое приветствие, граф показал рукой на стул с низкой спинкой слева от себя. Взгляд у него был вроде бы рассеянный, но я почувствовал, что меня раскладывают по полочкам или разбирают на составные части, оценивая рыночную стоимость каждой. У французов поразительное умение любое свое чувство или мнение переводить в ливры или другие денежные единицы. Просите у любого француза, и он, не задумываясь, ответит, на сколько ливров (франков, фунтов стерлингов, долларов…) потянула его ссора с соседом или прошедшая мимо девушка, а уж про свой последний оргазм сообщат с точностью до денье.
— Я слышал, вы захватили много призов, — вяло произнес Анн-Илларион де Костентин.
— Я слышал, вы в позапрошлом году неплохо всыпали англичанам, — так же вяло промямлил я.
Адмирал посмотрел на меня так, будто решал, являются ли мои слова комплиментом или пора наорать на меня? А потом засмеялся искренне, показав желтоватые зубы с изрядным просветом справа в верхней челюсти.
Слуга словно ждал реакцию господина, чтобы сделать правильный выбор. Услышав смех, он принес и поставил передо мной золотой бокал со скривившимися солнцами и налил белого вина из золотого кувшина емкостью литра два. Вино было кислое, но не местное, с интересным послевкусием.
— Меня предупреждали, что у вас своеобразная манера шутить, — улыбаясь, сообщил адмирал де Турвиль.
— Каждый замечает в нас то, что не досталось ему, — поделился я жизненным наблюдением.
— А что вы заметили во мне? — с нескрываемым любопытством спросил он и посмотрел настороженно.
— Умение быстро вызывать симпатию у незнакомого человека, — не покривив душой, ответил я.
Судя по смягчившемуся лицу адмирала, лизнул я ловко.
— Что ж, тогда не буду начинать издалека, — начал серьезным тоном Анн-Илларион де Турвиль. — У меня есть приказ короля включать в свой флот любой корабль, какой сочту нужным. Ваш по боевой мощи почти не уступает линейному кораблю. Мне надо удлинить линию баталии, чтобы англичане и голландцы не смогли охватить наш арьергард. По нашим сведениям, у противника вдвое больше кораблей. Само собой, с вами будет составлен контракт, вы и ваш экипаж будете получать жалованье, как военные моряки, в случае повреждения или утери корабля во время службы получите полное возмещение ущерба.
— Вы собираетесь напасть на вдвое больший флот? — задал я уточняющий вопрос.
— Наш король собираемся высадить двадцатитысячный десант в Англии, а я обязан не позволить флоту противника помешать этому, — сказал адмирал. — Кораблей у них больше, но, как заверил английский король Яков, моряки на его стороне, не поддерживают самозванца Вильгельма. Англичане сразу же выйдут из сражения, дав нам возможность разделаться с голландцами.
Это было так похоже на англичан, что я поверил.