Флинкс на планете джунглей
Шрифт:
Находка Двелла имела чрезвычайно важное для здешних людей достоинство: она давала прекрасный обзор.
Флинкс пришел к выводу, что дуплу не хватает лишь раздвижных стеклянных дверей и кондиционера. Дополни гнездышко этими благами цивилизации — и можно приводить туристов. Жаль только, что туземные флора и фауна неравнодушны к беспечным путешественникам.
Только сейчас он смог по-настоящему осознать, насколько грандиозны здешние деревья. Задрапированные ползучими растениями и лианами, стволы достигали высоты шестисот-семисот метров. Столь огромных деревьев ему до сих пор видеть не доводилось и, скорее всего, больше не доведется. Этот мир — рай для ботаника; такое буйство растительной жизни, наверно, может только во сне привидеться.
Невольно напрашивался вопрос: если Дома-деревья и Столбы настолько массивны на этой высоте, то как же они выглядят у земли?
Проведя два дня в глубине леса, где царил вечный полумрак, Флинкс вынужден был сощуриться от яркого, пронизанного мерцающей дымкой солнечного света. Вообще-то следовало отвернуться или даже зажмуриться, но он замер, словно загипнотизированный. Постепенно глаза привыкли, и он смог разглядеть детали.
Перед ним была отнюдь не застывшая, мертвая сцена; слышалось жужжание, гул, постукивание, крики, пение, свист, кудахтанье множества существ самой разной величины, самого разного обличья. В большинстве своем они так или иначе походили на тех, с которыми Флинкс уже встречался, но хватало и совсем диковинных.
То и дело какой-нибудь воздушный хищник нырял в зеленые пучины и тут же появлялся снова, зачастую с трудом неся в когтях, или клюве, или зубах менее удачливого обитателя здешних мест. Над цветами порхала стая существ, удерживаясь в воздухе с помощью шести крыльев. Они то взмывали, то падали камнем, и высасывали из цветов нектар языками метровой длины.
Кто-то чудовищно огромный летел над цветущим ковром, отбрасывая на него сумрачную тень. Из наполненного газом радужного мешка росло больше десятка щупальцев. Когда существо облетело долину и двинулось кверху, стали видны несколько мелких тварей, пытавшихся вырваться из его смертоносной хватки.
— Буна. — Тил наклонилась, провожая взглядом этот «дирижабль» и явно надеясь, что он не собирается возвращаться. — Унести человека ему не под силу, но он может убить.
Буна, конечно, производил впечатление, но не самое сильное. Этой чести удостоилось гигантское голубовато-черное крылатое существо с мощными челюстями, усаженными зубами, самый маленький из которых был длиннее Флинкса. Размах крыльев у монстра был как у средних размеров воздушного судна, а в облике проступало что-то акулье.
Теперь Флинксу стало ясно, почему здешние жители называют небо Верхним Адом. Интересно, каков же Нижний Ад? Любопытно было бы посмотреть.
Но только не сейчас.
Далекий шар рассеянного света — так в этом мире выглядело солнце — растаял за расплывчатой желто-зеленой линией горизонта, а ему на смену пришла барабанная дробь теплого дождя. Разноголосый брачный зов, предостерегающие выкрики для детенышей — эти и другие ночные звуки слились в хор, звучащий по всем джунглям.
Как и в прошлые ночи, Флинкс, Тил и дети устроились в глубине дупла, а фуркоты образовали живой заслон у входа. В бледном, рассеянном лунном свете виднелись лесная долина и струи дождя. Сквозь тучи и туман проступали неясные очертания двух лун.
Окруженный теплыми телами и крепким, но вполне терпимым запахом фуркотов, Флинкс начал засыпать. Пип уютно устроилась у него на груди. Наверху протопал кто-то очень тяжелый, даже ветвь задрожала. Однако дождь сбил запах укрывшихся в дупле, и зверь ушел, не заподозрив их присутствия.
Флинкс глянул на свои руки. Сыпь исчезла, кожа стала необыкновенно мягкой и гладкой. Сок плода о'опаа не только исцелял, но и регенерировал ткани человеческого организма. Интересно, может ли он разглаживать морщины? Приятно, что в этом мире есть и нестрашные чудеса.
Флинкс посмотрел на путевод, на всякий случай, как советовала Тил, прикрывая ладонью светящийся экран, и тут же выключил прибор. Они шли в правильном направлении.
Двеллу что-то снилось, это Флинкс мог чувствовать без труда. Он научился не допускать в свое сознание эмоции спящих — иначе вряд ли смог бы сам засыпать. Здесь это было проще, чем на Мотыльке или Самстеде, где ночная какофония запросто могла свести с ума эмпатического телепата.
И вдруг ему пришло в голову, что за все три дня путешествия у него ни разу не заболела голова. В этом мире явно было что-то успокаивающее. С такой мыслью Флинкс погрузился в сон под непрекращающийся стук дождя по листьям, веткам и стволам могучих деревьев.
Ему снились жгучая трава и целительный прохладный сок; снились огромные твари с пастью, полной зубов, и другие, которые мило улыбались; снилось, как он срывается и падает в гулкую пустоту, таящую невообразимые чудеса в своей глубине.
И во всем этом ощущалось присутствие чего-то или кого-то неописуемого, необъяснимого, чуждого, но в то же время разливающего вокруг удивительный покой. Это не имело формы, но при том было таким живым и ярким, что выходило за пределы сна. Оно окружало, не ограничивая, и охватывало со всех сторон, не лишая свободы. Пытаясь даже во сне разгадать эту загадку, Флинкс ломал голову — но тщетно.
При всем при том его не оставляла тревога: чтобы найти ответы на все вопросы, как минимум необходимо выжить.
И было в его сне что-то еще, что-то невообразимо далекое, невероятно огромное и непостижимо злобное. Тьма шевелилась, и рассеянная в бесконечности материя незаметно смещалась и сгущалась.
Тревога. Непонимание. Флинкс плавал в сумрачном омуте беспокойства, пытаясь удержать от полного смятения ту часть разума, которая и во сне искала разгадки. Но не было сил, чтобы найти правильное объяснение происходящему.
Однако это объяснение существовало. Просто Флинкс еще не был готов принять его.
Флинкс заворочался во сне. Пип, угнездившаяся на его груди, подняла треугольную голову и посмотрела в лицо. Ощущения Флинкса были недоступны ее пониманию, как и весь поток информации, текущий сквозь молодого человека, но карликовая драконша всегда держалась как можно ближе к хозяину, всегда была готова защитить его.
Ничего лучшего Пип сделать не могла. Она не размышляла и не стремилась постичь; она ощущала и действовала.