Фома Гордеев

Горький Максим

Горький укор, ядовитое презрение выразились на лице старика. С шумом оттолкнув от стола свое кресло, он вскочил с него и, заложив руки за спину, мелкими шагами стал бегать по комнате, потряхивая головой и что-то говоря про себя злым, свистящим шепотом... Любовь, бледная от волнения и обиды, чувствуя себя глупой и беспомощной пред ним, вслушивалась в его шёпот, и сердце ее трепетно билось.

– Один остался... Как Иов... О, господи! . Что сделаю? Я ли - не умен? Я ли - не хитер?

Девушке стало до боли жалко старика; ее охватило страшное желание помочь ему; ей хотелось быть нужной для него.

Горячими глазами следя за ним, она вдруг сказала ему тихонько:

–

Папаша... милый! Не тоскуйте... ведь еще Тарас жив... может быть, он...

Маякин вдруг остановился, как вкопанный, и медленно поднял голову.

– Молодым дерево покривилось, не выдержало, - в старости и подавно изломится... Ну, все-таки... и Тарас теперь мне соломина... Хоть едва ли цена его выше Фомы... Есть у Гордеева характерец... есть в нем отцово дерзновение... Много он может поднять на себе... А Тараска... это ты вовремя вспомнила...

И старик, за минуту пред тем упавший духом до жалоб, в тоске метавшийся по комнате, как мышь в мышеловке, теперь с озабоченным лицом, спокойно и твердо снова подошел к столу, тщательно уставил около него свое кресло и сел, говоря:

– Надо будет пощупать Тараску... в Усолье он живет, на заводе каком-то... Слышал я от купцов - соду, что ли, работают там... Узнаю подробно...

– Позвольте, я напишу ему, папаша?
– вздрагивая от радости и вся красная, тихо попросила Любовь...

– Ты?
– спросил Маякин, мельком взглянув на нее, потом помолчал, подумал и сказал: -Можно! Это даже -лучше! Напиши... Спроси -не женат ли? Как, мол, живешь? Что думаешь?.. Да я тебе скажу, что написать, когда придет время...

– Вы скорее, палаша!..
– сказала девушка.

– Скорее-то надо вот замуж тебя выдавать... Я тут присматриваюсь к одному, рыженькому, - парень как будто не дурак... Заграничной выделки, между прочим...

– Это Смолин, папаша?
– с тревогой и любопытством спросила Любовь.

– А хоть бы и он -что же?
– деловито осведомился Яков Тарасович.

– Ничего... Я его не знаю...- неопределенно ответила Любовь.

– Познакомим... Пора, Любовь, пopa! На Фому надежда плоха... хоть я и не отступлюсь от него...

– Я на Фому не рассчитывала...

– Это ты напрасно . Кабы умнее была -может, он бы не свихнулся!.. Я, бывало, видя вас вдвоем, думал: "Прикормит девка моя парня к себе!" Ан -прогадал...

Она задумалась, слушая его внушительную речь. За последнее время ей, здоровой и сильной, всё чаще приходила в голову мысль о замужестве, - иного выхода из своего одиночества она не видела. Желание бросить отца и уехать куда-нибудь, чтобы чему-нибудь учиться, что-либо работать, - она давно уже пережила, как пережила одиноко в себе много других желаний, столь же неглубоких. От разнообразных книг, прочитанных ею, в ней остался мутный осадок, и хотя это было нечто живое, но живое, как протоплазма. Из этого осадка в девушке развилось чувство неудовлетворенности своей жизнью, стремление к личной независимости, желание освободиться от тяжелой опеки отца, - но не было ни сил осуществить эти желания, ни представления о том, как осуществляются они. А природа внушала свое, и девушка при виде молодых матерей с детьми на руках чувствовала тоскливое и обидное томление. Порою, останавливаясь перед зеркалом, она с грустью рассматривала полное, свежее лицо с темными кругами около глаз, и ей становилось жаль себя: жизнь обходит, забывает ее в стороне где-то. Теперь, слушая речь отца, она представляла себе - каким может быть этот Смолин? Она встречала его еще гимназистом, он тогда был весь в веснушках, курносый, чистенький, степенный и скучный. Танцевал он тяжело и неуклюже, говорил неинтересно... С той поры прошло много

времени: он был за границей, учился там чему-то, - каков он теперь? От Смолина мысль ее перескочила к брату, и она с замиранием сердца подумала: что-то он ответит ей на письмо? Каков он? Образ брата, каким она представляла его себе, заслонил пред ней и отца и Смолина, и она уже говорила себе, что до встречи с Тарасом ни за что не согласится выйти замуж, как вдруг отец крикнул ей:

– Эй, Любавка! Что задумалась? Над чем больше?

– Так, - быстро всё идет...- улыбнувшись, ответила Люба.

– Что - быстро?

– Да все... неделю тому назад говорить с вами о Тарасе нельзя было, а теперь вот...

– Нужда, девка! Нужда - сила, стальной прут в пружину гнет, а сталь -упориста! Тарас? Поглядим! Человек ценен по сопротивлению своему силе жизни, - ежели не она. его, а он ее на свой лад крутит, - мое ему почтение! Э -ах, стар я! А жизнь-то теперь куда как бойка стала! Интересу в ней-с каждым годом всё прибавляется, - всё больше смаку в ней! Так бы и жил всё, так бы всё и действовал!..

Старик вкусно почмокивал губами, потирал руки, и глазки его жадно поблескивали.

– А вы вот - жидкой крови людишки! Еще не выросли, а уж себя переросли и дряблые живете, как старая редька... И то, что жизнь все краше становится, недоступно вам .. Я шестьдесят семь лет на сей земле живу и уже вот у гроба своего стою, но вижу в старину, когда я молод был, и цветов на земле меньше было и не столь красивые цветы были... Всё украшается! Здания какие пошли! Орудие разное, торговое... Пароходищи! Ума во все бездна вложено! Смотришь-думаешь:

"Ай да люди, молодцы!" Всё хорошо, всё приятно, - только вы, наследники наши, -всякого живого чувства лишены! Какой-нибудь шарлатанишка из мещан и то бойчее вас... Вон этот.. Ежов-то - что он такое? А изображает собою судью даже надо всей жизнью - одарен смелостью! А вы -тьфу! Нищими живете... Содрать бы с вас шкуры да посыпать по живому мясу солью- запрыгали бы!

Яков Тарасович, маленький, сморщенный и костлявый, с черными обломками зубов во рту, лысый и темный, как будто опаленный жаром жизни, прокоптевший в нем, весь трепетал в пылком возбуждении, осыпая дребезжащими, презрительными словами свою дочь - молодую, рослую и полную. Она смотрела на него виноватыми глазами, смущенно улыбалась, и в сердце ее росло уважение к живому и стойкому в своих желаниях старику...

А Фома все кутил и колобродил. В одном из дорогих ресторанов города он попал в приятельски радостные объятия сына водочного заводчика, который взял на содержание Сашу.

– Вот это встреча! А я здесь третий день проедаюсь в тяжком одиночестве... Во всем городе нет ни одного порядочного человека, так что я даже с газетчиками вчера познакомился... Ничего, народ веселый... сначала играли аристократов и всё фыркали на меня, но потом все вдребезги напились... Я вас познакомлю с ними... Тут один есть фельетонист - этот, который вас тогда возвеличил... как его? Увеселительный малый, чёрт его дери!

– А что Александра?
– спросил Фома, немного оглушенный громкой речью этого высокого развязного парня в пестром костюме.

– Н -ну, знаете, - поморщился тот, - эта ваша Александра - дрянь женщина! Какая-то - темная... скучно с ней, чёрт ее возьми! Холодная, как лягушка, брр! Нет, я ей дам отставку...

– Холодная-это верно, -сказал Фома и задумался.

– Каждый человек должен делать свое дело самым лучшим образом! поучительно сказал сын водочного заводчика.
– И если ты поступаешь на содержание, так тоже должна исполнять свою обязанность как нельзя лучше, коли ты порядочная женщина... Ну-с, водки выпьем?