Фома Гордеев
Шрифт:
– Вы моей игры не знаете!
– сказал Фома, усаживаясь за стол.
– Полно -ка! Многие так играют.
– Я так играю, что - или башка вдребезги, или стена пополам!
– горячо сказал Фома и пристукнул кулаком по столу...
– Не опохмелялся еще нынче?
– спросил Маякин с улыбочкой.
Фома сел на стуле плотнее и с искаженным лицом заговорил:
– Папаша крестный!.. Вы умный человек,... я уважаю вас за ум...
– Спасибо, сынок!
– поклонился Маякин, привстав и опершись руками о стол.
– Я хочу сказать, что мне уже не двадцать лет... Я не маленький.
– Eщe бы те!
– согласился Маякил.
– Не мал век ты прожил, что и говорить! Кабы комар столько время жил - с курицу бы вырос...
– Погодите шутки шутить!..
– предупредил Фома и сделал это- так спокойно, что- Маякина даже повело всего и морщины на его- лице тревожно задрожали.
– Вы зачем сюда приехали?
– спросил Фома.
– А... набезобразил ты тут... так я хочу посмотреть -много ли? Я, видишь ли, родственником тебе довожусь... и один я у тебя...
– Напрасно вы беспокоитесь... Вот что, папаша... Или вы дайте мне полную волю, или всё мое дело берите в свои руки, - всё берите! Всё, до рубля!
Это вырвалось у Фомы совершенно неожиданно для него; раньше он никогда не думал ничего подобного. Но теперь, сказав крестному эти слова, он вдруг понял, что если б крестный взял у него имущество, - он стал бы совершенно свободным человеком, мог бы идти куда хочется, делать что угодно... До этой минуты он был опутан чем-то, но не знал своих пут, не умел сорвать их с себя, а теперь они сами спадают с него так легко и просто. В груди его вспыхнула тревожная и радостная надежда, он бессвязно бормотал:
– Это всего лучше! Возьмите все и - шабаш! А я - на все четыре стороны!.. Я этак жить не могу... Точно гири на меня навешаны... Я хочу жить свободно... чтобы самому всё знать... я буду искать жизнь себе... А то -что я? Арестант... Вы возьмите всё это... к чёрту все! Какой я купец? Не люблю я ничего... А так - ушел бы я от людей... работу какую-нибудь работал -бы... А то вот -пью я... с бабой связался...
Маякин смотрел на него, внимательно слушал, и лицо его было сурово, неподвижно, точно окаменело. Над ними носился трактирный глухой шум, проходили мимо них какие-то люди, Маякину кланялись, но он ничего не видал, упорно разглядывая взволнованное лицо крестника, улыбавшееся растерянно, радостно и в то же время жалобно...
– Э -эх, ежевика ты моя, кисла ягода!
– вздохнув, сказал он, перебирая речь Фомы.
– Заплутался ты. Плетешь -несуразное... Надо понять-с коньяку ты это или с глупости?
– Папаша!
– воскликнул Фома.
– Ведь было так... бросали всё имение люди!
– Не при мне было... Не близкие мне люди!
– сказал Маякин строго.
– А то бы я им - показал!
– Многие угодниками стали, как ушли...
– Мм... У меня не ушли бы!.. И зачем я с тобой серьезно говорю? Тьфу!..
– Папаша! Почему вы не хотите?
– с сердцем воскликнул Фома.
– Ты слушай! Если ты трубочист -лезь, сукин сын, на крышу!.. Пожарный -стой на каланче! И всякий род человека должен иметь свой порядок жизни... Телятам же -по-медвежьи не реветь! Живешь ты своей жизнью и -живи! И не лопочи, не лезь куда не надо! Делай жизнь свою - в своем роде!
Из темных уст старика забила трепетной, блестящей струёй знакомая Фоме уверенная, бойкая речь. Он не слушал, охваченный думой о свободе, которая казалась ему так просто возможной. Эта дума впилась ему в мозг, и в груди его всё крепло желание порвать связь свою с мутной и скучной жизнью, с крестным, пароходами, кутежами, - со всем, среди чего ему было душно жить.
Речь старика долетала до него как бы издали: она сливалась со звоном посуды, с шарканьем ног лакеев по полу, с чьим-то пьяным криком.
– И вся эта чепуха в башке у тебя завелась - от молодой твоей ярости!
– говорил Маякин, постукивая рукой по столу.
– Удальство твое -глупость; все речи твои -ерунда... Не в монастырь ли пойти тебе?
Фома слушал и молчал. Шум, кипевшей вокруг него, как будто уходил куда-то всё дальше. Он представлял себя в средине огромной суетливой толпы людей, которые неизвестно для чего мятутся, лезут друг на друга, глаза у них жадно вытаращены, люди орут, падают, давят друг друга, все толкутся на одном месте. Ему оттого плохо среди них, что он не понимает, чего они хотят, не верит в их слова. И если вырваться из средины их на свободу, на край жизни, да оттуда посмотреть на них, - тогда все поймешь и увидишь, где среди них твое место.
– Я ведь понимаю, -уже мягче говорил Маякин. видя Фому задумавшимся, хочешь ты счастья себе... Ну, оно скоро не дается... Его, как гриб в лесу, поискать надо, надо над ним спину поломать... да и найдя, - гляди - не поганка ли?
– Так освободите вы меня?
– вдруг подняв голову, спросил Фома, и Маякин отвел глаза в сторону от его горящего взгляда.
– Дайте вздохнуть... дайте мне в сторону отойти от всего! Я присмотрюсь, как всё происходит... и тогда уж... А так - сопьюсь я.
– Не говори пустяков! Что юродствуешь?
– сердито крикнул Маякин
– Ну, -хорошо!
– спокойно ответил Фома.
– Не хотите вы этого? Так - ничего не будет! Всё спущу! И больше нам говорить не о чем, - прощайте! Примусь я теперь за дело! Дым пойдет!..
Фома был спокоен, говорил уверенно; ему казалось, что, коли он так решил, -не сможет крестный помешать ему. Но Маякин выпрямился на стуле и сказал тоже просто и спокойно:
– А знаешь ты, как я могу с тобой поступить?
– Как хотите!
– махнув рукой, сказал Фома.
– Вот. Теперь я так хочу - приеду в город и буду хлопотать, чтобы признали тебя умалишенным и посадили в сумасшедший дом. .
– Разве это можно?
– недоверчиво, но уже с испугом в голосе спросил Фома.
– У нас, друг милый, все можно! Фома опустил голову и, исподлобья посмотрев в лицо крестного, вздрогнул, думая:
"Посадит... не пожалеет..."
– Если ты серьезно дуришь -я тоже должен серьезно поступать с тобой... Я отцу твоему дал слово -поставить тебя на ноги... И я тебя поставлю! Не будешь стоять -в железо закую... Тогда устоишь... Я знаю- всё это у тебя с перепою... Но ежели ты отцом нажитое озорства ради губить будешь - я тебя с головой накрою.. Колокол солью над тобой... Шутить со мной очень неудобно..!