Фонарщик
Шрифт:
Эйнсли не поверил.
— И вероятно, вы пошли за мной мимо бань, потому что заблудились?
— Мне нужно было отправить письмо, сэр, опустить в ящик возле больницы.
— А чем плох этот?
— Его очень любят студенты, сэр, и он часто переполнен.
Эйнсли скептически хмыкнул, и вдруг в ее манерах, в полнейшей, до неправдоподобия, невинности ему почудилось что-то неуловимо знакомое. Он прищурился.
— Я где-то вас раньше видел, — решил он.
— Нет, сэр! — с силой сказала она и хотела пойти дальше.
— А мне кажется, видел, — повторил он, загораживая ей дорогу. — Да, вы были вчера вечером в «Крипте поэтов», сидели под портретом.
— Меня там не было!
— Тогда возле моего дома. Я видел вас на Кокбёрн-стрит.
— Это была не я! — Она замотала головой.
— Но я уверен, что видел вас раньше, — сказал Эйнсли, впиваясь глазами в нежные черты ее бледного лица и не понимая толком своих ощущений — что-то среднее между любопытством и смущением. — Я уверен, — повторил он, словно увидев какой-то призрак.
— Не знаю, о чем вы говорите, сэр, — сказала она и двинулась дальше.
На этот раз он не стал ей мешать — она была не настолько хорошенькой, чтобы оправдывать его мучения.
— Как же вас зовут? — крикнул он ей вслед. — Это вы можете мне сказать?
Она остановилась посреди площади и впервые посмотрела ему прямо в глаза. Ее голову освещал робкий луч солнечного света, а ярко-голубые глаза были похожи на аптечные фонари.
И вдруг Эйнсли увидел совершенно другое лицо, в нем был неудержимый вызов, обида и даже приговор. Она не назвала своего имени, ей не пришлось этого делать.
— Эвелина! — крикнул один из рывшихся на лотках стариков. — Эвелина!
Она продолжала смотреть на Эйнсли.
— Эвелина! — снова крикнул старик.
Она оторвала взгляд и повернулась к хозяину.
— Ты можешь нам помочь? — спросил старик. — Мы тут ищем одну книгу.
Эвелина.
Она пришла в себя и стремглав бросилась на помощь, тут же отбросив все остальное, а Эйнсли как вкопанный остался стоять у почтового ящика, чувствуя, что кровь отливает от лица, как вода из раковины.
Эвелина.
«Или я могу называть тебя Эви?»
Язык у него сворачивался в трубочку и снова разворачивался, как будто на него попала какая-то едкая жидкость. Он почувствовал, что кожа на лице одрябла. Затаив дыхание он смотрел на испуганное маленькое существо — сейчас она была намного старше, чем когда он прижимал ее к своему сильно бьющемуся сердцу, — пока не уверился: ошибки не было.
Его уверяли, что она умерла.
Но она была жива, снова в Эдинбурге… В голове у него роились и сливались в один ряд ужасные воспоминания, избавиться от которых было невозможно. И вдруг назначенная встреча, браслет, его планы на оставшуюся жизнь — все утратило значение. Обретя способность двигаться, он развернулся и без промедления направился к себе на квартиру, на ходу прикидывая, что возьмет с собой, а что оставит.
Глава 9
Эдинбург — город углов и пропастей; его Старый город — средневековый муравейник с крутыми извилистыми улочками, ныряющими лестницами и прилепившимися к отвесным склонам домами. Это еще и единственный в своем роде город тайных подземных ходов и перекрытых улиц. Даже парадный парк на Принцевой улице частично разбит на дне высохшего озера Нор, некогда гнилой сточной яме, полной разлагающейся мерзости и плавающих трупов, откуда часто поднимались светящиеся газы. А на восточной оконечности бывшего озера, погребенный в провале между рынками, павильонами и гигантскими железнодорожными гостиницами, стоит вокзал Уэверли, по пологой дорожке для экипажей которого, мимо полицейского заграждения, в царство ночных кошмаров в пятницу, в одиннадцать часов вечера, спускался инспектор Гроувс.
Он тут же окунулся в зловоние паники, пота, сажи, блевотины, лошадиного навоза и смерти. По счастью, вокзал не был переполнен, здесь находились только работники железной дороги, железнодорожная полиция, кебмены и кое-какие зеваки с расширенными глазами, задержавшиеся здесь, чтобы насладиться ужасом. Прингл стоял внизу вместе с сотрудником железной дороги восточного побережья, готовый проводить инспектора к узкой лондонской платформе. Внизу, под шатким мостиком, лежала свернувшая себе шею гнедая лошадь с еще не отцепленным кебом. Кеб завалился на бок, повсюду валялись чемоданы и саквояжи. Дуговые лампы компании «Кромптон», свисающие с верхних перекрестных балок, ярко освещали одинокую человеческую фигуру в роскошном меховом пальто из голубого бобра и без шляпы, распростертую поперек платформы в луже блестящей крови.
— Имя? — коротко спросил Гроувс.
Его вытащили из постели, лишь только он коснулся головой подушки после еще одного тяжелого и бесплодного дня.
— Джеймс Эйнсли, — ответил Прингл. — Если верить кебмену, который привез его сюда.
— Эйнсли… — Имя показалось знакомым. — Артист?
— Именно так, сэр. Антрепренер. Подозрительная личность, как мне кажется.
— Да. — Гроувс кивнул, смутно припоминая, что этот человек пару раз помогал ему при расследовании краж, хотя и никогда не нравился. — Врач смотрел?
— Он сказал, мертв, как Юлий Цезарь, и умер намного быстрей.
— Кого-нибудь задержали?
— Никого, сэр.
Не было никаких доказательств того, что эта смерть связана с двумя другими, но та же страшная жестокость бросалась в глаза. Шею как будто перерезали косой, язык вывалился из зияющего провала рта, а глаза буквально вылезли из орбит. Обычный человек не мог совершить такое убийство в публичном месте и беспрепятственно исчезнуть. Гроувс, конечно, мог бы радоваться — ведь, возможно, прибавился еще один ключ к раскрытию тайны. Но появление нового трупа вызвало новый приступ страха, который начал было проходить в связи с тем, что Восковой Человек держался в стороне, — дело разрасталось и выходило у Гроувса из-под контроля.
— Господи, что у него с лицом? — спросил он, склонившись над телом.
Он имел в виду не раны, а неестественно белый цвет кожи, слишком темные брови и какие-то волоски на лице, будто приклеенные невидимым клеем.
— Судя по всему, он наложил грим, сэр.
— Как артисты?
— Он водился с актерами, сэр. Одним из его друзей был Сет Хогарт.
Гроувс поморщился.
— Так он пытался загримироваться? От преследователей?
— Не могу сказать, сэр. Если и так, то, судя по всему, не помогло.