Фонарщик
Шрифт:
Макнайт хмыкнул.
— Неплохо сказано, — сказал он, с явным удовольствием признавая свое поражение, и ткнул тростью куда-то в сторону: — У вас найдется время прогуляться?
— Думаю, да, — согласился Канэван, умолчав, что теперь у него найдется время практически на все. — А куда?
— Назовите это обходом мест, где дорога и беседа ведут к таинственной цели.
— Надеюсь, я не пожалею.
— Глупости, — сказал Макнайт. — Вы рождены для этого.
Они прошли мимо лесов собора и фундамента часовни, и профессор без лишних слов заговорил о том, что его волновало:
— Вы, конечно, слышали о резне на вокзале Уэверли?
— Трудно было не услышать, — мрачно признал Канэван. — Что вам известно об убитом?
— Очень немного, — признался Макнайт. — Он не издавался, и в изданных трудах о нем ничего нет.
— То, что мне о нем известно, не порадовало бы его, будь оно хоть трижды издано.
— Подробности?
— Кое-что случайно узнал.
Проведя большую часть вчерашнего дня в сомнительном раю Хэпиленда, Канэван действительно стал свидетелем разговоров об этом человеке, которым внимал со странным чувством долга.
— Продолжайте.
— Что ж… — Канэван пожал плечами. — Убитый был хорошо известен множеству падших дам.
— Что и требовалось доказать.
— Продавец пикантных рисунков. Недавно был замешан в скандале с диорамой в «Альберт-холле» — это огромные картины, изображающие военные события в Афганистане и Кении. Поставил несколько представлений с какими-то французскими чревовещателями. Жил в Эдинбурге, но много ездил по стране, бывал у других берегов.
— А раньше чем занимался? — спросил Макнайт. — До смерти полковника Маннока, например?
— По-моему, какое-то время жил в Лондоне. На известной стадии служил в армии. Любил демонстрировать дамам свои шрамы. Особенно заметный шрам под глазом.
— Служил в полку Маннока?
— Кажется, нет, но о каком-то периоде своей жизни он, судя по всему, не особенно распространялся. Что-то там с ашанти, он любил хвастаться временем, проведенным на Золотом Берегу. Но все говорят, Эйнсли был известным лгуном, так что это может быть враньем. Отсюда, я полагаю, и послание «Ce Grand Trompeur». Вы слышали об этом?
— Газеты писали.
— И что это значит? Может, как-то связано с его регулярными поездками во Францию?
Макнайт почему-то решил не отвечать.
— Посмотрите на эти дома, — сказал он, остановившись на углу улицы Мэнор и обводя концом трости ансамбль роскошных особняков Коутс-кресит. — Знаете, в числе первых обитателей Нового города был Дэвид Юм. Великий эмпирик в этом маленьком царстве разума и деловитости. Бесконечно гармоничные дома, абсолютно правильные скверы, восхитительно симметричные улицы. Все измерено, пригнано, разбито на участки и однообразно. Триумф серого камня над возмутительным беспорядком природы и всем тем, что неподвластно человеку.
Канэван с восхищением смотрел на залитую солнцем улицу.
— Похоже, вы считаете это святотатством, — сказал он, — а вот другие в самом желании быть ясным и четким видят Бога.
— Слово «святотатство» не отражает принцип Нового города. Это понятие применимо к самому человеку, если Господь отодвинут на задний план.
— Я говорю с Томасом Макнайтом — атеистом? — недоуменно спросил Канэван.
Профессор улыбнулся.
— Сюда, — сказал он, снова указывая тростью, и они пересекли пустынную Майтленд-стрит. — И в прошлое, сквозь туман времени.
Они шли из современного Эдинбурга в темное средневековое сердце города, и Канэван встревожился. В Старом городе им не миновать голодных собак. Они подойдут к нему с мольбой в глазах, и его вывернет наизнанку от боли, что он не в состоянии им помочь. Он засунул руки в карманы.
— Есть некая девушка — так? — которая утверждает, что во всех подробностях видела преступления во сне, — начал Макнайт.
Канэван кивнул, удивившись, что профессор слышал о ней, ибо в газетах об этом не было ни слова.
— Так говорят.
— Что вы о ней слышали?
— Она живет в самом конце Кэндлмейкер-рау, в крошечной комнатушке с тонкими, как бумага, стенами. — Канэван мог бы еще добавить, что она соседствует с самодеятельным борделем, обитательницы которого никак не могли решить, живут они рядом с ангелом или с сумасшедшей. — Обыкновенная женщина, живет одна. Мне говорили, правда, в ней есть что-то странное. Она, — прибавил он, — из Ирландии. Во всяком случае, утверждает, что оттуда.
— А вокруг так много обманщиков, — иронически сказал Макнайт, прежде чем двинуться дальше. — Вы ей верите?
— Я никогда ее не видел и не имею оснований сомневаться в истинности ее утверждений.
— Тогда как вы можете объяснить эти способности?
— Не думал об этом. Может быть, просто совпадение. А что, вы действительно считаете, это имеет какое-то значение?
Макнайт слова стал странно-загадочным.
— Знаете, — сказал он, — некоторые африканские племена верят, что во сне душа выходит из тела и спящий несет прямую ответственность за все совершаемые действия.
Канэван не вполне понял, но не замедлил принять вызов.
— А вот Церковь решила, что человек не отвечает за действия, совершаемые им во сне.
— О да, — притворно согласился Макнайт, когда они свернули на Кингс-Стейбл-роуд и пошли мимо Замка. — Церковь веками укрепляла оборону против всякого рода пагубных мыслей и до сих пор чувствует свою уязвимость во сне. Отсюда мнение, в том числе Августина и Иеремии, что сны от Сатаны.
— Во сне, — согласился Канэван, — святые становились жертвами омерзительных желаний. Следовательно, называть сны делом дьявола — вполне невинная реакция, ошибка.