Фраер
Шрифт:
Вечером, чеченцы оттянули Клока в сторону, спросили.- Где Алик? Что случилось?
Клок сделал большие глаза, стал клясться мамой, что ничего не знает.
«Если ты сейчас промолчишь, то считай, что тебя уже нет»- пронеслось в моей голове.
Я поднялся с кровати и крикнул:
– Это же ты, сука кумовская, Алика сдал!
Вокруг нас образовалась плотная тишина.
Клок сорвался с места. Выбежал в коридор. Через несколько минут в секцию зашли шныри, несколько бригадиров.
Кто- то ударил меня в лицо. Я упал, и прежде чем успел подняться, меня начали бить ногами. Я уткнулся лицом в ещё мокрый пол. Удары приходились на тело, руками я успевал лишь закрывать голову. Запомнились пудовые зэковские ботинки с тупыми носами. Я был уверен, это Клок. Он все время норовил пнуть меня по голове.
Потом, уже через много лет после освобождения я читал воспоминания Вадима Туманова, много лет отсидевшего на Колыме и ставшего первым советским миллионером. Он писал о том, что и сам каким то образом за мгновенье до удара даже через ватник или бушлат безошибочно чувствовал, куда он придется, Подтверждаю, так и есть.
Уворачиваясь от ударов я крутился как уж, боясь, что уже не встану.
Никто, ни мужики, ни блатные не вмешивался.
Чеченцы тоже стояли в стороне, зыркали по сторонам. Что- то гырчали по своему.
Я чувствовал себя беспомощно и мерзко. Лицо было разбито, зубы
покрошены, болели рёбра.
Клок улыбался.
– Ой ! Что это с тобой? Упал?- Спрашивал он с притворным испугом.
Во рту у меня скопилась кровь. Я сплюнул на пол.
– Ладно,– сказал я, - ты не переживай. Мы разберёмся,- и вышел из барака.
Рядом с Виталиком сидели Миша Колобок и незнакомый чернявый парень, баюкающий руку, со скукоженными пальцами. На нём была чёрная футболка с вырезом на груди. Из выреза выглядывал белый алюминиевый крестик.
Ребята собирались чифирить. Над закопчённой кружкой поднималась жёлтая пенная шапка.
Колобок перелил чай.
– Кто тебя?- спросил Виталик.
– Козлы.- Ответил я- Клок и шныри.
Чернявый протянул мне кружку.-Ну давай сейчас чифирнём и сходим.
Миша Колобок промолчал.
Я спросил чернявого, кивая на руку.
– Не помешает?
Виталик засмеялся.
– Ни в коей мере. Женя работает ногами примерно также, как ты кулаками. Женя, покажь!
Парень усмехнулся, скинул с ноги ботинок и совершенно не напрягаясь почесал большим пальцем ноги у себя за ухом.
Я уважительно кивнул головой.
– Да-ааа! Мастерство не пропьёшь.
Чифирнуть мне не дали. Через несколько минут в коридоре раздался топот сапог.
Вася- мент поманил меня пальцем.
– Пошли. ШИЗО по тебе плачет!
Предупредил.
– Шаг вправо, шаг влево – считается побег. Бью дубиналом. Больно! Без предупреждения!
Виталик сунул мне в карман спичечный коробок. Буркнул:
– Там мойка. Аккуратней!
* * *
ШИЗО- это штрафной изолятор. Тюрьма в тюрьме, которая всегда заполнена непослушными осужденными. Кича! Кандей!
Некоторые из сидельцев проводят здесь большую часть срока, приобретая интеллигентную бледность кожи и туберкулез.
Переступив порог я огляделся. Осматривать особенно было нечего. Слева и справа нары, из толстых замызганных досок, пристёгнутые к стене железной цепью. У двери параша. У окна– железный стол и две табуретки, прикованные к полу.
Я кручу между пальцами спичечный коробок. Мне удалось спрятать его на шмоне. Под наклеенной этикеткой там спрятана половинка безопасного лезвия. Им можно в течение секунды вскрыть себе вены или располосовать чью- нибудь морду. Учитывая, что отрядным козлам я не глянулся, исключать такое развитие событий было нельзя.
Поздняя осень. По стеклу за решёткой стекают косые капли дождя.
Ночью в камере холодно. Штрафной изолятор специально строили так, чтобы нём всегда было холодно и сыро. Кругом бетон, пол, стены. Строили на совесть, цемента не жалели. Бетон хранит в себе холод и боль.
Нечем накрыться, нечего подстелить. Все теплое из одежды, отобрали перед тем, как посадить в изолятор.
Одиночество, перемешанное с кромешной тишиной, добавляет холода. Он напитал эти полы, ржавые решетки на окнах так, что сочится из каждого угла серых морщинистых стен.
Ночью похолодало.
Я просыпался среди ночи от ужаса и холода. За час-другой замерзал так, что мутился разум.. Светила луна. В разбитое окно шёл холод.
Приходилось вставать и растирать ладонями замерзшие ступни.
Я мечтал о закруточке табака, о замутке чаю. Но ещё больше мне хотелось разбить табуретку на башке Клока, а потом долго, долго пинать его в лицо. До тех пор, пока оно не превратится в кусок окровавленного мяса.
Снова ложился. Забывался на какое- то мгновение Видел при этом удивительно яркие красочные сны. Снилось тёплое ласковое море, бархатный песок, который превращался в снежную порошу.
Снова приходилось подниматься. Тело молило о какой-нибудь тёплой вещи, или даже о газете, в которую можно было бы завернуться , как личинке в кокон.
Чтобы согреться отжиматься и прыгать по камере. Я пел - мычал сквозь зубы:
Утро сизое.
Бревна склизлые.
В ледяной воде
Не до лебедя,
табачок сырой.
И дымит запал,
С телогреек пар
В небо тянется.
Кто останется,