Фраер
Шрифт:
Они знали уголовные и арестантские законы, чтили их. Умели за себя постоять, не давали себя в обиду, имели неплохие связи и репутацию среди уркаганов. Таких блатари уважали, а порой даже побаивались.
Основная же часть «мужицкого» населения зоны, состояла из людей, наталкивающих на мысли, что они не преступники, а несчастные. Эти люди поражали воображение своим ничтожеством, убогостью и темнотой.
* * *
После комиссии меня отправили в седьмой отряд. Профиль работы- сеточное производство.
Большинство бригадиров в отряде было из тупоголовой поросли спортивных мерзавцев, готовые бить зэков, ради того, чтобы они давали план.
В первый же день шнырь вызвал меня к начальнику отряда. У зоновских мусоров тоже были свои масти. Если кумовья формировали всю политику в лагере, то отрядники среди сотрудников колонии считались неприхотливыми рабочими лошадками и особой погоды не делали.
На эту должность ссылали офицеров за систематические нарушения дисциплины и пьянство, а также туда набирали тех, кто только пришёл служить в колонию на офицерскую должность.
Там сотрудник набирался опыта и если руководство колонии видело, что офицер хитёр, умён, не страдает излишними комплексами в виде чрезмерной доброты или жалости, то продвигало его на повышение, например на оперативную работу.
Ну, а там он со временем вполне мог дослужиться до должности «хозяина» зоны или его заместителя.
За письменным столом меня встретил молоденький лейтенант, с манерами избалованного мальчика из хорошей семьи.
Первым признаком мужественности и показателя своего могущества такие мальчики считали хамство по отношению к тем, кто стоял ниже их на социальной лестнице.
На столе стоял стакан чая в мельхиоровом подстаканнике.
Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.
– Жалуйся!– сказал молоденький начальник и сделал глоток чёрной, как дёготь, жидкости.
Я подумал и пожал плечами- Да вроде всё в порядке. Вот только за судьбу перестройки переживаю. Чего-то пробуксовывает.
Лейтенант хмыкнул.- В школу ходить будешь?
Я удивился- Зачем? У меня же вроде высшее...
Отрядник ткнулся в моё личное дело. Пролистал. Снова хмыкнул.
– Инженер?
– Да.
– Учётчиком пойдёшь?.. Или нет, лучше председателем СВП.
– А чего я?
– Ну-ууу! Ты человек культурный, образованный...
Податься в обслугу — шнырём, или тем более завхозом санчасти, бани, кухни, стать нарядчиком, учётчиком — для многих это было невероятным везением.
Я имел твердые предубеждение против вязаных, поэтому твёрдо сказал:
– Нет!
– Подумай, помогу полосу снять.
– Нет!
Избалованный мальчик, от которого в значительной степени зависел комфорт моего проживания в отряде, поморщился.
– Тогда свалил отсюда!
Лейтенант высунул голову в коридор, крикнул.
– Дневальный! Мудак! Я кого тебе приказал ко мне прислать? Тех кому в школу ходить надо. А ты мне кого привёл, дебил!? Давай следующего!
* * *
Козлов в зоне немеряно. Прямо какой то козлячий питомник. Зверинец.
Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть дневальные - в штабе. Там работают особо проверенные и надёжные осужденные. Козлы из козлов. На месте министра я бы им всем присваивал звания начальствующего состава МВД, как Нафталию Френкелю, умудрившемуся из зэков дорасти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом ещё трижды кавалером ордена Ленина.
Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит к куму. Как часто. Что пишут.
Им доверяют убираться в кабинетах в отсутствии ментов и они потенциально являются носителями «Государственной тайны». Потому их общение с другими зэками было ограничено. Жили они при штабе, там же в отдельной комнатке готовили себе еду.
Делалось это для того, чтобы в общем бараке их не перевербовали.
В бане тоже были дневальные. Они же отвечали и за прачечную. Эта должность сулила немалые блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с фильтром они могли постирать твои вещи. Постирать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.
Могли пустить в баню не в свой день.
Курево - главная валюта в зоне. Его можно поменять на деньги, продукты, хорошие шмотки. Цены на сигареты выше, чем на свободе.
Дневальные были также в ШИЗО и помещениях камерного типа. Жили они там же. В зону заходили только за продуктами. Иначе блатные могли попросить или заставить передать в камеры запретное- шмаль, сигареты, чай.
Категорически отказаться от проноса «запретного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если кандей не будет «греться» смотрящий получит по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк можно насадить шныря, чтобы загарпунить его как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз "шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тогда тоже с должности снимут.
Могли наехать. Или прессануть. Или в самом крайнем случае попросить братву на воле подъехать к жене, матери. С просьбой, чтобы пояснили родственнику, что нужно быть сговорчивее.
Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без права пенсии.
Вот и крутятся козлы. Выживают только самые башковитые.
* * *
Каждый отряд жил в отдельном помещении, которое больше было похоже на казарму или конюшню. По привычке их называли бараками. Каждый барак представлял из себя длинный, вытянутый коридор- спальню, уставленный двухъярусными кроватями- шконками, и всякими закуточками, в которых располагались- кабинет начальника отряда, каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира и ещё куча всевозможных темных углов, и всяческих загогулин.
Стены барака были выкрашены в хорошо знакомый всем постсоветским гражданам цвет ядовитого ультрамарина.
Так же выглядели стены в казармах, домах престарелых и тюрьмах.
День и ночь в бараке кипела жизнь, кто-то чифирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-то выясняли отношения, кто-то молча валялся на шконке, уставив глаза в потолок.
В проходах между шконками принимали гостей, которые заходили из других отрядов, вели разговоры о доме, пели песни.
В репертуаре не бывало патриотических песен, в основном лирическо- жалостливые - Миша Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял своё. Но