Французская любовь. Как это бывает
Шрифт:
– Все! Да! – В голосе у нее не было ни сожаления, ни раскаяния, скорее всего, просто любопытство, – ты мой первый мужчина, только не говори ни слова про любовь, а то сразу уйду.
– Почему?
– Потому что этот сон предназначался не тебе.
А кому?
– Не тебе.
– Ты расскажешь о нем?
– Не сейчас.
– Я хочу сейчас.
– Сейчас не лучший момент.
– И все же.
– Разве можно говорить о ком-то еще, пусть даже и хорошем человеке после нашей близости.
– Не знаю
– Должно пройти время.
– Ты права. Наверно я немного подвинулся рассудком, но это дорогая все из-за тебя. Я же чуть не умер!
– Ты сильно ненормальный.
– Наверное. Но умалишенному можно все, на них
– Бог соединил нас на небесах, но не в жизни.
– Не понял.
– И это к лучшему.
– Ты долго будешь говорить загадками?
– Принеси одеяло – попросила она. Я поднялся, меня пошатывало, -и подушку прихвати пожалуйста, – донеслось вдогонку. – Я принес. Она свернулась калачиком.
– У меня нет сил, ничего не буду рассказывать, – пробормотала Маша устало и капризно.
– Ну, пожалуйста!
– Нет и нет!
– Да и да!
Я обиженно замолчал. С минуту длилась пауза. Она тяжело вздохнула.
– Ладно! Если ты так хочешь. Только я не буду называть его имени.
– Хорошо.
– Три года – это же долго, как ты считаешь?
– Это срок.
– Мы три года, дружили. Он играл на гитаре. Знаешь, какая классная у него была гитара12 струн 12 серебряных струн. Он научил меня целоваться. Я больше ни с кем не целовалась в жизни. Ну, вот еще с тобой.
– И что случилось?
– Случилось, – она замолчала, и, наконец, выдавила из себя, – Афганистан!
– Он не вернулся?
– Я перестала получать письма, а потом узнала, что он в госпитале в Ташкенте. То есть вначале он был в Кандагаре, потом в Самарканде, потом в Ташкенте. Нам сообщили, когда его уже привезли в Ташкент. Ранение было серьезное, но не настолько серьезное, чтобы он не справился, он бы справился, но ему становилось все хуже и хуже. Мы ничего не знали. Просто не было писем. Его маме позвонили, когда он стал весить 36 кг, а был 75. Никто не знал, что делать. Тете Зое, на заводе пошли навстречу и как бы дали командировку в Ташкент, сослуживцы собрали денег на дорогу и вообще, и она поехала я, тоже хотела. Он таял на глазах. Тетя Зоя носилась по врачам, профессорам, но когда денег не много, это трудно. Там было много раненых тогда. Все-таки ей удалось найти профессора, который правильно поставил диагноз. Оказывается, помимо ранения, у него был менингит, воспаление мозговой оболочки. Его простудили, когда он лежал без сознания. Положили у окна в госпитале и простудили, а может, это случилось, когда его ранили в горах. Теперь никто не знает точно. Но это случилось.
Она опять замолчала и вдруг ошарашила:
– У тебя нет сигаретки?
– Ты куришь? – удивился я.
– Я теперь иногда курю Как он вернулся.
– Нет. Нету.
– И правильно! Что попало делаю. Мне не надо курить. Я сама ненавижу тех, кто курит. И от табачного дыма меня мутит.
– Тогда рассказывай дальше.
– Они поздно поняли, что у него менингит, и он бы, наверное, умер, если бы не тетя Зоя. Они там никому не нужны. Они нужны только своим матерям. Только своим матерям, а не Родине. Родине, которая их послала. Тут еще беда деньги у тети Зои стали заканчиваться, представляешь, как это жить в чужом городе, снимать комнату, каждый день покупать продукты, и самые лучшие на рынке, готовить, носить передачи и самой на что-то существовать надо и уехать нельзя. Пришлось тете Зое кое-что продать с себя, украшения, дать взятку главврачу, что бы разрешили его перевезти в Новосибирск. Только так! Представляешь! Просто не укладывается в голове. Это не люди, я не знаю, кто они, но они не люди. А в газетах пишут – интернациональный долг. Ему не дали умереть, но было слишком поздно. Менингит это очень страшно. Есть человек, и его нет. Он, кушает, ходит, улыбается. Он тот, что был и прежде, но у него сознание пятилетнего ребенка. Тетя Зоя ничего
Они прилетели и в тот же день, пока его вновь не положили в новосибирский госпиталь, им удалось зайти с тетей Зоей к нам. Я бы сама пришла, но не знала. Увидела его худого слабого, но нарядного в десантной форме, так обрадовалась. Так обрадовалась. Это был сюрприз. Мне так казалось. Вначале казалось, что сюрприз, а потом я плакала всю ночь. Два месяца ходила в госпиталь носила гостинцы, стряпню и понемногу прощалась, прощалась навсегда. Его выписали три месяца назад. Теперь он всегда много улыбается, а от комитета молодежи ему выделили настоящие кроссовки «Адидас». Белые кроссовки. Красивые. Почти как белые тапочки. Лучше бы сразу белые тапочки, так было бы честней. Если бы я знала, я наверно тоже могла быть честней. Он просил меня перед отправкой, так многие делают, ведь там убивают.
Мы заснули под утро. Я молчал. Она не плакала.
Утром я проснулся поздно. Вдруг до боли почувствовал каким-то шестым чувством, что один. На кухонном столе лежала записка, написанная быстрым неровным почерком.
«Я не стала будить тебя. Не люблю сцен прощания. Как-то я не нашла времени сказать тебе добрые слова за то, что ты мучился со мной на болоте. Вот теперь говорю. Говорю.
И вчера я не сказала, что ночью ты был очень бережный и нежный со мной. Я не сумасшедшая как ты наверно подумал в начале, мне просто было очень больно. Мне и сейчас больно. Я тебе еще много, что хотела сказать мой хороший, но не буду. Я не буду привыкать к тебе. Я как собачка, которую так просто приручить, чем-нибудь вкусненьким. Ее приручишь и она днями, вечерами будет приходить, и стоять у дома. В дом нельзя, а она не понимает что нельзя. Я кошка, я собачка, я очень домашняя и ручная, я бы наверно любила тебя очень сильно очень, очень поверь. но нам больше не нужно видеться. Никогда! На чужом несчастье своего счастья не построишь. Может Света нас простит. Ты просто все забудь. Ведь это был только сон, наш сон. Нам нужно только обязательно поверить, что это был сон.
Милый! Эти капли от слез на бумаге все портят, я не буду переписывать. Простите меня со Светой вместе. Мне так хотелось тепла. Немножко счастья, когда шел дождь. Немножко счастья. До свидания, то есть прощай. Твоя Маша».
На следующий день, это было воскресенье, приехала сестра из лагеря. Сидела со мной, участливо поглядывая на меня, вкусно готовила, ухаживала, а я сидел мрачный в кресле и не отвечал на ее вопросы. Она сказала, что я стал «черный».
Может быть.
Человеку нужно порой доли секунды, что бы принять решение в сложной ситуации, мне потребовались две недели.
В глубине души я еще надеялся на чудо, на встречу. Но чудо не произошло. Она исчезла из моей жизни также внезапно, как и появилась. Она ушла в неизвестность, и я совершенно не представлял, где ее искать. Что-то у меня надломилось. Может, она приворожила меня. (В моей жизни был такой случай. Однажды когда я жил в Чулыме, Надя Медведева тайно и безуспешно пыталась меня приворожить. Она была очень хорошая, но немножко наивная и с ребенком. Ночью она состригла немного моих волос с виска и сожгла в печке. Что-то бормотала, так, что я проснулся и был напуган). Впрочем, эта страница давно осталась в моем прошлом.
Мои чаяния, что Маша подаст весточку, не сбылись, и я удрученный отправился в 25 больницу, в надежде узнать что-то еще о ней. Измотанные врачи скорой помощи смотрели на меня как на пустое место. Никто не хотел со мной говорить. Возможно, я не умел найти к ним подход. Я пошел к их начальнице. Заведующая отделением была грузной женщиной и на переносице у ней покоились уродливые очки с толстыми плюсовыми стеклами. Она была очень рассержена моим появлением, видимо кто-то здорово насолил ей перед моим приходом.