Фугас
Шрифт:
Женька спросил:
— Дедушка Ахмед, а как вы меня нашли?
— Умар сообщил, рассказал, что тебя бьют очень сильно, показал руку, которую ты ему спас. По родственникам собрали деньги, и я поехал. Ты спас моего внука, я теперь твой должник. Ничего не бойся, у нас говорят, три дня ты мой гость, потом родственник.
У чеченцев есть обычай, даже если твой враг постучался ночью в твой дом, ты должен его защитить. У нас есть такая старая легенда.
На дне озера Кезеной-Ам когда-то находился аул Эзеной. В нем жили жадные и негостеприимные люди. И вот спустился с неба Бог и, как простой странник, стал проситься на ночлег. Отовсюду гнали его жители аула, и только на краю его, в дымной сакле бедной вдовы он нашел и кров, и пищу. Разгневанный Бог решил уничтожить селение нечестивцев, забывших заветы отцов, забывших, что гость — священен. Он затопил селение и пощадил лишь семью гостеприимной женщины, потомки которой ушли дальше от озера и поселились на новом месте, там, где сейчас дымятся трубы аула Кезеной.
Хотя с этой войной традиций в Чечне совсем не осталось. В Грозном чеченская семья едет на своей машине, другие чеченцы их останавливают, избивают мужчину на глазах жены и детей. А вокруг тоже стоят чеченцы и делают вид, что не видят. Это Чечня? Я не узнаю этой страны. Я не узнаю свой народ. Чеченцы никогда не подчинялись ничьей воле. Они никогда ни за кем не шли, они не слушали никого, только свое сердце. Если сердце говорило — ты должен убить кровника, чеченец шел и убивал. При этом он никогда не брал с собой помощников, он все делал сам. Чеченец убивал врага и уходил в горы. А сейчас у нас в Чечне кого только нет: и арабы, и хохлы, и даже китайцы. Они что, мусульмане? Что они делают здесь? Арабы отрезают голову русскому офицеру, глумятся над мертвым… А потом приходят солдаты и сжигают за это село. Арабы за убийство русского получают доллары, а мы получаем беду.
Женька прикрыл веки, сказалась усталость последних дней, и он задремал. Снились ему мама, ее теплые руки и тревожный голос.
— Женя, Женя… Ты где, сынок?..
И не было сил подать голос, и от отчаяния захотелось заплакать.
Но плакать Женька уже не мог. Детство кончилось, он стал мужчиной.
Проснулся от скрипа железных ворот, машина въезжала во двор.
Через несколько дней приехал Аслан, привез Женьке новый паспорт. С потрепанной и порядком замусоленной страницы на него смотрел молоденький парнишка лет шестнадцати. Кроме паспорта, было еще удостоверение беженца, выписанное на имя Беликова Михаила Юрьевича, уроженца города Грозного.
Видя Женькино замешательство, Аслан захохотал:
— Что, не хочешь быть Беликовым, солдат? Можем сделать тебя Усмановым, но только тогда придется сделать тебе обрезание. А то милицейский патруль прикажет предъявить доказательства того, что ты мусульманин, а ты не обрезан. И все, попался, объявят боевиком, не отвертишься. Милиция сейчас бдительная, везде ей террористы мерещатся.
Прибежал Алик, запыхавшись, сказал Женьке:
— Тебя зовет дедушка.
— Алик, что случилось?
— Не знаю. Он тебе сам расскажет, не бойся.
Старик был один. Он сидел за столом, морщинистыми руками перебирал какие-то старые бумаги, фотографии.
— Посмотри сюда, парень. Это мой отец, его звали Асланбек. Он служил в Дикой дивизии, в царском конвое. — На пожелтевшей фотографии стоял мужчина лет тридцати, в черкеске, с кинжалом.
— Этой фотографии почти сто лет. Ты знаешь, как она сохранилась? Когда нас выселяли, я со старшими братьями был на фронте. В селе оставались только женщины, дети и старики. Моя мать первым делом собрала фотографии, чтобы дети, внуки, правнуки знали, от кого они ведут род. Потому что мы чеченцы, нас мало, мы всегда воюем, и, чтобы сохраниться как нация, мы должны всегда помнить о том, что мы чеченцы. Мы должны хранить наши традиции, и сейчас это сделать трудно. Если ты чеченец — ты должен накормить и дать кров своему врагу, который ищет спасения в твоем доме. Ты должен убить кровника, обязательно увидев перед этим его глаза, потому что ты не можешь выстрелить ему в спину. Ты должен отдать последний кусок хлеба другу, ты должен встать, чтобы приветствовать идущего мимо человека старше себя. Ты не должен бежать, даже если тебя окружила тысяча врагов. И даже если у тебя нет никаких шансов на победу, ты все равно должен принять бой. Ты не имеешь права плакать, что бы ни происходило. Пусть ты теряешь женщину, горит твой дом, погибают друзья, все равно ты не можешь плакать, потому что ты чеченец, ты мужчина. Только один раз, всего один раз в жизни ты можешь плакать: когда умирает твоя мать.
Ты уже давно живешь в нашем доме, и мне не все равно, что потом будут говорить люди. Я думаю, что тебе надо повидать свою мать. И помни, ты всегда можешь вернуться в этот дом.
Женька собрался в дорогу, Марьям положила в спортивную сумку пару футболок, спортивный костюм, еду. Алик шепнул:
— Возвращайся. Я буду тебя ждать.
Женька ехал в поезде. Колеса негромко постукивали на стыках рельс:
— Домой… домой… домой…
Вагон жил своей жизнью, бегали и играли дети, пассажиры пили чай, разговаривали, смотрели в окна. Глядя на мелькающие полустанки и перелески, Женька думал о том, что скоро окажется дома.
За стенкой ехали солдаты — дембеля, на станции Петров Вал поезд окружили женщины со снедью. Все наперебой предлагали рыбу, пиво, пироги с капустой, вареную картошку. Солдаты притащили в вагон бутылки с пивом и рыбу. К ним подсели несколько мужчин, завязался обычный в таких случаях дорожный разговор. Мужчины вспоминали свою службу, каждый из них рассказывал что-нибудь смешное.
Женька думал: «А вот мне и вспомнить нечего, полгода учебки, потом Чечня, плен. Сначала русские били, потом чеченцы, потом опять русские. Кто я есть в этом мире? Чужой. Чужой для тех и для этих, чужой для всех. Одна только мама меня еще, наверное, помнит да, может быть, Марьям за сына благодарит».
Один из солдат, качаясь, прошел в туалет. Возвращаясь на свое место, остановился рядом с Женькиной полкой. Долго стоял рядом, пытаясь сфокусировать свой взгляд на его лице.
— Земеля, ты, наверное, не служил?
— Да нет, служил.
— Тогда пойдем, выпьем с дембелями.
— Я не пью.
— Тогда ты, наверное, не русский — ваххабит. Это они водку не пьют. А ну-ка, покажи мне свой паспорт.
— Земляк, не газуй, я русский. И служил там, где тебе, судя по всему, бывать не пришлось.
— Что-то ты как-то непонятно говоришь, земеля, где это я не бывал? Ты меня что, на фуй послал?
Женька приподнялся на локте, приготовился ударить ногой в пьяное лицо.
— Хайциа го дийна весур ву, — сказал он на чеченском, потом повторил на русском: — Иди домой и останешься жить.
Фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.
— Ты что, нохча?
— Я русский, иди спать.
Женька повернулся лицом к стене, прикрыл глаза, задремал.
Спал он недолго, минут через десять-пятнадцать состав дернулся, завизжали тормоза. Пьяные солдаты все же передрались, кто-то из них сорвал стоп-кран.
В вагоне появился милицейский наряд, у пассажиров проверяли документы.
Сержант милиции наскоро пролистал Женькин паспорт. Скользнул взглядом, небрежно козырнул:
— Счастливого пути.
На вокзал Новосибирска поезд прибыл к обеду. На перроне стояли встречающие, носильщики с тележками, торговцы пивом, вареной картошкой, пирожками, мороженым. Женьку никто не встречал. Иначе не могло и быть. Евгения Найденова, который уезжал с этого вокзала с воинским эшелоном, больше не было на свете. Рядовой Найденов погиб в горах Чечни в декабре 2000 года. Сейчас вместо него вернулся уроженец города Грозного Михаил Беликов.