G?tterd?mmerung: cтихи и баллады

Емелин Всеволод Олегович

Смерть бомжа

Когда созревает рожь, Ведут бой за уборку ржи, Когда подозревают ложь, Ведут на детектор лжи, Когда умирает вождь, По всем каналам играет балет, Когда умирает бомж, Прорывает трубу в туалет. И знатоки примет И народных преданий тоже Говорят не: “Родился мент”, А: “Видимо, умер бомж”. А пресловутый мент, Обнаружив тело бомжа, Вызвал в тот же момент “Скорую” из гаража. И врач из последних сил Трупу бомжа в пыли Голову пошевелил Узким носком туфли. И осмотра этого короткого Оказалось вполне достаточно, Чтобы установил причину смерти доктор: — Острая сердечная недостаточность. А потом, закурив вдвоем, А врачи с ментами друзья, Сказали: “Вот так живем, А потом умрем, как свинья”. А настоятель церкви Успения, Есть такой храм в центре столицы, Где по вторникам и четвергам выдается кормление Без определенного места жительства лицам, Сказал: “Сие есть указание, Дабы не забывали мы, Как сказано в Священном Писании — От наглой смерти, сумы и тюрьмы”. А воспитатель бомжей, Сейчас их немало в Москве, Дядя с чугунной шеей И пробором на голове Сказал веско и кратко: “Бомжам — березовый кол”, И продолжил не голый свой завтрак И утренний опохмел. В общем смерть этого мизерабля Многих пробила на высказывания философские, Вплоть до задумчивого: “Да… Бля…” Водителя труповозки. И лишь королева бомжей, С

ней ходил он в последний запой, Та, что выбирала вшей Из волос его нежной рукой, Промолвила: “Образ твой Мы в наших сердцах сбережем. Спи спокойно, родной, Ты был образцовым бомжом. Ах, как было хорошо мне В объятьях твоих рук. По-малому и по-большому Ты ходил, не снимая брюк. Пусть был ты по жизни крысой, Воровал у своих, В тюрьме ел из коцанной миски, Возле параши дрых. Били тебя по почкам, Били тебя по роже, Били с Украины строительные рабочие И представители золотой молодежи. Били тебя баркашовцы, Били охранники офисов, Били те, кто, как овцы, По утрам на работу торопится. Но не смогли эти суки Тебя заставить пахать на них. А кто выбрал свободу и муки, Тот записан в Книгу Живых. Ты попадешь сразу в Рай, Так как прошел от и до, Как истинный самурай Свой крестный путь Буси-до…” Не стали ей возражать Ни Магомет, ни Христос. Поскольку ведь смерть бомжа Вообще-то говно вопрос.

Римейк

…А я помню только стену С ободранными обоями. А. Родионов

И я тоже входил вместо дикого зверя в клетку. Загоняли меня, как макаку, менты в обезьянник. В подмосковной крапиве тянул землемера рулетку И уже с восемнадцати лет разучился блевать по пьяни. Набивал коноплей мятые гильзы “Памира”, Заливали врачи в мою кровь океан физраствора. На подпольных тусовках сидел с улыбкой дебила, Из недавших мне можно составить город. Изучал по книжкам проблемы пола, Шлифовал ступени святого храма, И страшнее глюков от циклодола Видел только глюки от паркопана. Ел таежный снег в бурых пятнах нефти, Вел неравный бой с материнским гнетом, И дрочил в общественном туалете На рекламу белья в каталоге “ОТТО”. Забивался в чужие подъезды на ночь, До тех пор, пока не поставили коды, И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч, А я точно не пил только сухую воду. Собрал пункты анкеты со знаком минус: Не сидел, не служил, не имею орден. Одевался в чужие обноски на вырост, И лишь только ленивый не бил мне по морде. Что сказать мне о жизни? Что оказалась короткой, В ней опущен я был и опидарасен, Но покуда рот мой глотает водку, Из него раздаваться будет хрип: “Не согласен!”

Баллада о римейке

Я не знаю, что сталось со мною, Все у меня не так, Мне не дает покою Из жизни искусства факт. На дворе двадцать первый век, Идет интервью с Артистом, Вдруг встала одна журналистка И сказала, что он — римейк. Сам-то я простой человек, Выражаясь культурно — быдло я. Я не в курсе, что значит римейк. Ясно что-то навроде пидора. Говорят — сказав в лагерях Про римейк, ты живым не выйдешь. Хуже слово есть — симулякр, Только это уж полный финиш. Слово щелкнуло, словно выстрел, Сразу смолкли шутки и смех. Ну, зачем обижать Артиста, Называя его римейк? И не выдержал тут Певец Обвинений беспочвенных этих Наступил терпенью конец, Он ей прямо в лицо ответил. Он сидел похмельный и злой, Да чего еще ждать от румына? Обозвал он ее пиздой, Обозвал бы лучше вагиной. Он, конечно, очень велик, Он ведь страшно какой могучий Наш бессмертный русский язык, Можно выбрать словцо покруче. Ну, сказал себе и сказал. Чай, обчешется, не принцесса. Фильтровать нужно свой базар, Если ты представитель прессы. Но потом он добавил ей (Что меня до сих пор поражает) “Ну-ка, выйдите вон из дверей. Ваши сиськи меня раздражают”. На экране опять и опять Я разглядывал ту журналистку. И чему бы там раздражать? Очень даже вполне себе сиськи. Пусть и не идеал красы, Но к использованию пригодна, Из-под джинсов торчат трусы, Как сейчас у элиты модно. Не могу понять мужика, Чтобы это все опроверг, Может, он и вправду слегка, Хоть чуть-чуть, а все же римейк. Говорят, один раз не в счет, Ну, подумаешь, только разик, В общем, как народ в песнях поет: “Вот те банька моя и тазик”. Ох, как будет мне нелегко Пережить мой душевный кризис, Развращен у нас глубоко И мир прессы, и шоу-бизнес.

Одиночество

И не одиночество желание поссать на снег, Да нет, вот если посрать на снег — тогда да, того… А. Родионов

Да, ты прав Андрей, это не одиночество ссать на снег, Да и срать на снег тоже как-то не очень-то. А вот дрочить на снег, глядя на люминесцентный свет, И пытаться попасть его мерцанию в такт, когда в общем не дрочится. Вот, допустим, стоит человек в ночи, Он давно позабыл свое имя и отчество, Но он существует, а следовательно — дрочит, Потому что ему тоже радости хочется. Свершает он свой рукоблудный грех Где-то в темном дворе, в спальных районах за Теплым Станом. И холод ползет под лобковый мех, И снег скрипит под ногой, подобно пластиковым стаканам. Наступит ведь время, когда даже мент Побрезгует шарить у тебя по карманам. Что-то он кушал, где-то он жил, Когда-то даже бывал он трезвый, Но теперь вокруг только ракушки-гаражи, Да стайка подростков на детской площадке ждет его, чтобы зарезать. Вот дожить бы ему до весны, когда станет тепло, И все божьи твари начнут плодиться и размножаться, Но на дворе февраль, пальцы правой руки свело, Что не удивительно при температуре –15°. Люминесцентный свет все-таки не порнофильм, Как ни старался, ни бился, но так и не кончил он. И от сугроба к сугробу куда-то побрел один. А мне показалось, что вот оно — одиночество.

К оживлению российско-японских отношений

Стишок для детей

В золоченом мундире С громким криком “Банзай”! Совершил харакири Молодой самурай. Словно мячик упруго Он упал на траву, Рядом не было друга Отрубить голову. Западали глазницы, Выпадали кишки. Перешел он границу В эту ночь у реки. Шел с заданием скверным Меж колхозных полей, Чтобы на звероферме Отравить соболей. Не лежи потрошенным На земле его труп, Комиссарские жены Не увидели б шуб. Вы представьте украдкой Если б вдруг удалось Как бы мерзли придатки В подмосковный мороз. Не озябнут яичники, Не придет гайморит, На посту пограничник, Пограничник не спит. Поздней ночью в казарме Зазвенел телефон И подняли ударный Броневой батальон. По сигналу горниста За Советский Союз В бой пошли три танкиста И собака Ингус. Командир Задавилин, Комиссар Гольденштруз, Моторист Чертишвили И собака Ингус. Мчались, пыль поднимая Через лес и овраг Не уйти самураю, Его дело — табак! На зеленой опушке У озер и лугов Его взяли на мушку И кричат: “Хенде Хох!” И совершенно излишне Он бросался вперед. Танк мечом не попишешь, Это, брат, не живот. Здесь твой бой рукопашный — Это чисто фигня. Орудийную башню Защищает броня. В общем, зря он не сдался, Зря довел до греха. Это всем уже ясно Из начала стиха. Совершил харакири Среди русских берез И глядит на свой ливер Он сквозь радугу слез. Если выбрал сеппуку, Кто ж теперь виноват? Словом — меч тебе в руку Спи

спокойно, солдат. Лишь под вишней зацветшей, Над хрустальным ручьем, В чайном домике гейша Зарыдает о нем. У восточного края На прибрежном песке Помянут самурая Доброй чашей саке. И о том, как он умер На погранполосе Японолог Акунин Упомянет в эссе. Император микадо, Верность предкам храня, Скажет: “Так вот и надо Умирать за меня”. Ой, вы сакуры ветки, Фудзиямы снега, А мы верности предкам Не храним ни фига. В результате измены, Безо всякой войны, Мы готовы за йены Распродать полстраны. И теперь мы, мудилы, За дрянь с правым рулем Отдаем им Курилы, Сахалин отдаем. Чтобы жрать желтопузым До изжоги кишок Наши крабы, медузы И морской гребешок. Чтоб им суши к обеду Из тунца и угря… Наших дедов победы Мы растратили зря.

Желание быть демоном

Подражание Т. Кибирову

Трудно дело Мальдорора Изучать повадки бабьи И вдувать по помидоры Без виагры, без виагры. Быть стремительным, отчаянным, Типа, скажем, Казанова, Чтобы женщины, кончая, Тут же начинали снова. И, отвергнувши с презреньем Все понятья о добре, Как Лаврентий Палыч Берия Или маршал Жиль де Рэ. Я бы ловко и искусно Шел, танцуя, по канату Ницшеанским Заратустрой Над персидской бедной хатой. Хорошо бы стать евреем, Чтоб купить команду “Челси”, И титаном Прометеем, Чтоб огонь украсть у Зевса. А потом совершенно голым К вожделенью пидарасов Я бы был к скале прикован Меж седых вершин Кавказа. И орел бы отравился Моей желчью ядовитой И полег бы глупой птицей У печальных гор Колхиды. Хорошо быть Прометеем, Приколоченным к скале И Дионисом Загреем, Эвоэ, бля, Эвоэ. Фаустом и дон Гуаном, Пусть беззубым и седым. Главное, чтоб вечно пьяным И чтоб вечно молодым. Пили огненную граппу, Пили сладостную узу. Я потом в штаны накакал, Тяжко бремя Заратустры. После оргий сладострастья Я под ментовское ржанье В результате просыпался В обезьяннике с бомжами. Сколько же здоровья надо, Сколько мужества и силы, Чтобы быть маркиз де Садом Иль хотя бы Чикатилой. Чтоб на пятом на десятке Стойким ветераном сцены До утра плясать вприсядку Перед публикой почтенной. Эх, сидел бы лучше дома Да с канала на канал, Выпив пару реладорма, Телевизор бы гонял. Чтоб сон здоровый, чтобы Ежедневный вязкий кал. Хорошо бы, хорошо бы, Хорошо… Да Бог не дал.

2005

Судьба поэта

Маше Кулаковой

Там, где помоек вонь, Вой бездомных собак, Где, как вечный огонь, Пылает мусорный бак, Где долгострой похож На динозавра скелет, Там ты меня найдешь Через несколько лет. Там ты меня найдешь, Если захочешь найти, Где даже не лица БОМЖ, А злые мутанты в шерсти С ужимками обезьянок Делят свое говно, В общем там, где царит киберпанк, Круче, чем в голливудском кино. Ты свой носик зажмешь, Попытавшись меня обнять… Я отшатнусь: “Чего уж! Вот исписался, блядь!”

Рождественский романс 2005

Говорил мне старый Зе Ка, Головой качая печально, Что “в год Синего Петуха Не случайно, ох, не случайно, С Рождеством поздравив страну Из простого храма неброского, Посетил Президент в Клину Дом-музей Петра Чайковского. Я семиотический жест Вижу в этой культурной акции, Запускается ею процесс, Нечто вроде инициации. Я с проблемой данной знаком, До сих пор на жопе мозоли. Я пять лет был Главпетухом В петушиной Уральской спецзоне. Мне неясен следующий шаг Из контекста телетрансляции, Может, всех вас опетушат? Может, только евреев с кавказцами? Может, легче будет достать Нам врагов, чтоб мочить по сортирам? Может, мессидж хотим послать Мы политкорректному миру? В любом случае скоро нам Предстоит масса важной работы. Вдруг и старым Главпетухам Выйдут должности или льготы…” Я историям старика Поначалу не очень поверил И смеялся над ним пока, Растворивши подъезда двери, В мрачном месяце январе Я, как гадкий утенок из сказки, Оказался на птичьем дворе И, притом, голубой окраски. Синий иней скрипел под пятками, Голубели ментов фуражки, И вокруг меня, как курятники, Обступали пятиэтажки. Мне прохожие вслед озирались, Пропускали меня машины, И протяжно перекликались Голосами все петушиными. И над ухом, крылом захлопав, Новогодний символ державы Беспощадно меня клюнул в жопу Голубой Главпетух двуглавый.

Римейк римейка римейка

Из цикла “Моя сетевая лирика”

Да, я входил вместо кошки в ее кювету. Лучше того, я нырял на дно канализационных колодцев, Но так и не приручил ни одну гимназистку к минету, Что следовало бы сделать для поддержания имиджа русскоязычного стихотворца. К женщине с плетью я шел, выполняя завет Заратустры. Баба дала мне по морде и отобрала мою плеть. И все, кто попало, в Сети оскорбляют меня в лучших чувствах, И поделом мне, не черта было лезть в эту вонючую Сеть. Философ Хайдеггер просек глубоко, как я в этом мире заброшен, Слышны у меня между матерных строк протяжные вздохи и стоны, Обидеть меня легко, да и понять не сложно, Ведь я мудачок-с ноготок, а отнюдь не бином Ньютона. Парадонтоз, простатит, кожный зуд и болит правый бок неотступно, зловеще, Для странноприимной больницы для бедных — дозревший клиент. И ко всем, у кого хоть на капельку больше здоровья, денег и женщин, Я щемящий испытываю ресентимент. И оттого, что такой я по жизни плачевный уёбок, Что-то по типу Горлума из “Властелина колец”, Я так люблю смотреть, как рушатся небоскребы, И дети бегут и кричат по-английски: “пиздец… пиздец…”

Революция горных тюльпанов

К событиям в Кыргызстане (по материалам Гюзель Салаватовой)

Не выключая телевизор, Хотя семья давно уж спит, Победу доблестных киргизов Российский чествует пиит. Среди Москвы весенней, гиблой, Где все так тускло и уныло, Приветственным встречаю гимном Вас, о наследники Атиллы. Цветите, горные тюльпаны, Вы доказали паразитам, Что вы не горные бараны, А настоящие джигиты! Горят участки ментовские, Берут СовМин аж по два раза, И восхищенная Россия Глядит на вас во оба глаза. По всем проспектам толпы льются, Чтобы свободой насладиться, Услышать музыку Революции, Как призывал пиит Российский. Народ освободил столицу И глас его не подтасуют, Лишь всадники на кобылицах На пьяных площадях гарцуют. Гарцуйте, черные тюльпаны, Бросайте глобализму вызов, Ведь вы потомки Чингиз-хана, А не Айтматова Чингиза. Согласно ленинским заветам Берите банки и вокзалы, Тащите пиво, сигареты, Да все, что под руку попало. Не бойтесь! Суетитесь юрко И под витрин разбитых звон Тащите в войлочные юрты Бош, Индезит и Аристон. Пусть вышло чуточку жестоко, Но в целом абсолютно верно, Воистину — весь свет с Востока, А с Запада — одна лишь скверна. Хотя сомненья остаются, Пытливый будоража ум, Какая, к черту, революция, Раз даже не разграблен ЦУМ? Пока ваш гребаный парламент Вы до сих пор не разогнали? Пока в Москве сидит Акакев, А не расстрелян, гад, в подвале? Покуда Запад чешет жопу, Не зная, что о вас подумать, Не забывайте горький опыт Парижской яростной Коммуны! Вы, словно витязь на распутье, Враг посылает вам проклятья, Гарцуйте, милые, гарцуйте, Но бдительности не теряйте. А мы в Москве за ваше здравье Пьем горько-зелено вино И прибываем в ожиданье Эффекта типа домино.