Гадание по полету журавлей
Шрифт:
– Да, вот только это не предмет, – еле слышно прокаркал мосье Деви.
– Вы хотите сказать, масонский компас – человек? – в голосе помещика чувствовалось невероятное удивление. – Как такое возможно? И на что же он указывает?
– Видите ли, досточтимый брат, примерно раз в столетие среди людей рождается один, наделенным особым, очень редкостным даром, с точки зрения братства – практически бесценным. Найти его очень сложно, но возможно, тонкостям этого процесса посвящены целые практики, о них мы сейчас говорить не будем. И, если мы не ошиблись, Филипп – как раз такой человек.
Француз умолк, видимо, давая Якову Ильичу время прийти в себя и проникнуться идеей уникальности рожденного им сына, но через некоторое время продолжил свою речь:
– Самые сложные грани мироздания – понятия Добра и Зла. Эти основополагающие категории в их абсолютном значении неспособны верно трактовать даже те, кто достиг высшего градуса посвящения, особенно не в теоретическом рассмотрении идей, а в прикладном аспекте, при возникновении ситуаций, где опасен ложный выбор. А человек-компас всегда интуитивно следует единственно верному пути.
– То есть его душа, выходит, столь стара и мудра, что постигает изначальные настройки мироздания?
– Напротив, полагаю, она так молода, что просто не успела их забыть. Но это уже отвлеченные мудрствования, а мы сейчас говорим конкретно о вашем сыне.
– Погодите… Я все никак не могу осознать! – охнул Яков Ильич. – То есть Филипп обладает такой чудодейственной способностью? Вот уж бы не подумал!
– Труднее всего порой бывает рассмотреть то, что находится слишком близко, – философски ответствовал француз, тут же следом перейдя на деловитый тон:
– За разговорами мы теряем время, а ночь почти на исходе. Вы пока осмысливайте, но пойдемте уже к вашему котловану, это дело не менее, а может и более важное.
Дверь заскрипела, предупреждая мальчика о том, что он сейчас будет обнаружен. Филипп в ужасе прижался к стене, ожидая позора и неизбежно должного воспоследовать за ним строгого наказания за проступок. Батюшка не признавал телесных истязаний. Отлично зная слабости сына, он в назидание запрещал ему определенный срок подходить к роялю, и мальчик предпочел бы любые колотушки этой воспитательной изощренности. Его сердце уже трепетало, предчувствуя лишение любимого занятия, да так не вовремя, когда француз привез столько незнакомых партитур! Но к счастью, Яков Ильич с новым учителем быстро прошли мимо, не приметив его в темном коридоре. В руках у мосье Деви был какой-то увесистый сверток. Филиппу страшно хотелось последовать за ними, но он не стал этого делать, а немедля вернулся наверх, в свою комнату.
– Как же так, – думал он, засыпая, – я только что подслушал беседу, для моих ушей явно непредназначенную. Разве такое поведение похоже на человека, всегда делающего верный выбор?
Он мысленно попросил у Господа прощения и тотчас погрузился в крепкий сон, означавший, видимо, что отпущение даровано.
Поутру Филиппа разбудил странный гул. Выглянув в окно, он увидел, как землеройная машина, бодро размахивая ковшом, засыпает вырытую яму.
Марфа, 1988
Когда же это случилось? Ей тогда было около семидесяти, значит – в конце восьмидесятых. Она все никак не решалась уйти на пенсию, продолжая преподавать в городской школе, поскольку вежинскую давно закрыли. Марфе вспомнилось, как ее бывшие ученики из родного села увлеклись краеведением и решили написать в районную газету заметку об истории местного помещичьего имения.
Они с ребятами, вернувшись из города, сидели на завалинке большой избы, бывшей школы, где ныне размещался комсомольский клуб, переехавший из обвалившейся церкви. Марфа понимала, что как учитель, она призвана поощрять любознательность и любовь к истории.
– Увы, и о самой усадьбе, и о ее владельцах известно очень мало, – посетовала она. – Когда-то, по словам очевидцев, это был красивейший ансамбль, состоящий из барского дома и хозяйственных построек, возведенный зодчими в конце XVIII века. Фамилию помещика, владевшего до революции этим имением, я, к сожалению, не знаю.
– Марфа Ивановна, а почему это место называют черным? – с придыханием, выдающим волнение и страх, спросила одна из девочек. Симочка, тонкая, склонная к мистицизму, романтичная и нежная.
– Думаю, из-за пожара, случившегося в 1918 году, – пояснила учительница. – Все строения, кроме флигеля, были сложены из дерева, и от них практически ничего не осталось.
– А отчего все загорелось-то? – тут же полюбопытствовал другой ученик. Петя, он всегда интересуется причинами.
Глаза ребят зажглись жарким любопытством, и она с грустью подумала, что в людях, видимо, изначально заложена эта страсть к ярким негативным событиям, раз уже в детстве они одинаково реагируют на упоминание о пожаре. Впрочем, нет, не совсем одинаково: маленький Тема выглядел опечаленным, несколько месяцев назад сгорел его родной дом, и теперь вся семья жила у родственников. Если эти события не затрагивают их лично, сделала поправку пожилая учительница.
– После революции из бывшего барского дома планировали сделать новую школу. Но никто в округе не хотел там ни работать, ни отпускать туда детей – место это имело здесь дурную славу. Якобы по ночам там видели огни, а по саду бродил колдун в черных одеждах. Кто-то из наиболее здравомыслящих местных жителей предположил, что в доме скрываются контрреволюционные элементы.
– Кто такие элементы? Они действительно там прятались? А кем они были? И что – всех сожгли? – загомонили школьники.
Улыбнувшись при виде детской нетерпеливости она привычным строгим учительским жестом остановила поток вопросов и начала отвечать четко и последовательно, словно распутывая клубок:
– Контрреволюционными элементами называли людей, препятствующих социалистической революции. Старожилы упоминали, что в барском доме в дореволюционные времена творились какие-то странные дела, даже приезжал колдун, исповедовавший какую-то темную религию. Возникло предположение, что теперь он, скрываясь от советской власти, решил найти себе пристанище в усадьбе.