Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Богданович Александр Г.

– Дядя, почему ты решил, что у нас серьезные разговоры? – обняла его Анна.

– Все, что не вызывает смех или хотя бы улыбку, – неоправданно в этом зале, – заключил он и потянулся к подносу с шампанским.

– Вот почему ты здесь, а не с папой в компании этого зануды Виньяржа? – засмеялась Анна.

– Признаюсь, меня скорее привело сюда шампанское, которое я предпочитаю коньяку.

– Это мой дядя Роберт, – спохватилась Анна.

– Мы уже знакомы, – подмигнул тот капитану и, повернув свою огромную седую голову в сторону зала, задумчиво произнес: – Да, Львов всегда умел и любил танцевать. И в праздники, и в мрачные времена, когда по городу рыскала смерть, эта шумная забава у нас всегда оставалась одним из главных проявлений жизни. Кстати, я хорошо знал вашу тетушку, – повернулся он к Белинскому. – Помимо щедрой благотворительности, она еще отличалась страстью к скачкам.

– Что вы говорите? –

удивился капитан.

– Да-да. Она не пропускала ни одной серьезной скачки. Мало того, держала в конюшне ипподрома пару лошадей – полукровок высокого класса. Как вы понимаете, для благонравной дамы это было весьма необычно. Незабываемые дни! – мечтательно протянул он, смакуя шампанское. – Толпы львовян высыпали на тротуары, чтобы поглазеть, как мы шумной компанией едем после скачек гулять в цукерню [121] старого Ротлендера на Кароля Людвига. Да, это был праздник всего элегантного света. Ну что ж, не буду утомлять вас своими воспоминаниями. Желаю приятно провести вечер, – откланялся он, прихватив с подноса еще один бокал.

121

Цукерня – кондитерская (Львовский говор).

Увещевания дяди подействовали – Белинский с Анной пошли танцевать, и много танцевали в этот вечер. Много говорили и смеялись, и немало было выпито шампанского. У капитана в жизни уже бывали похожие минуты веселья, танцев, смеха и флирта, которые, однако, не заканчивались серьезными увлечениями, но сегодня же было нечто иное, настолько необычное, что в сиянии бездонных глаз Анны померкла действительность с ее войной, присягой, долгом и обещанием Дашевскому добыть интересующую его информацию.

Гости стали собираться, зазвучала популярная перед войной песня «В день дождливый и понурый»:

Hej, kuledzy, dajci rency,Moze, was nie ujrzy wiencyj,Mozy wr'oci ciezku rannyI dustanu krzyz drewniany [122] .

Белинский с волнением сжал руку Анны:

– Вы позволите мне позвонить вам?

В ответ она лишь улыбнулась и поспешила к ожидавшим ее родителям и сестре.

– Угощайтесь, мой друг, – вернул его к действительности Сташевский, протягивая коробку с сигарами, – графиня щедро наградила меня старыми запасами своего муженька за труды у рояля.

122

Эй, друзья, дайте руку,Может, я вас уже не увижу,Может, вернусь тяжелораненыйИ получу крест деревянный (пол.).

– Чем же я могу вас отблагодарить за сегодняшний вечер? – спросил Белинский, принимая угощение.

– Я подскажу, у меня есть кое-что на уме, – лукаво усмехнулся певец, – но сначала пропустим по стаканчику перед отплытием. Я велел лакею налить нам.

Они зашли за ширму, где прислуга сервировала напитки и закуски. На столе уже стояли два бокала с коньяком.

– Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что младшая из сестер сделала сегодняшний вечер для моего друга особенным. Выпьем за то, чтоб Господь был милосерден к нашим слабостям и искушениям, – предложил Сташевский.

Белинский иронически усмехнулся и сделал глоток.

– Ваша ирония неуместна, – заметил певец. – Хочу предупредить вас, что увлеченность этими сестрами таит в себе много трагических неожиданностей. На счету этих милых дам не один печальный финал – дуэли, самоубийства…

– Вы считаете это Божьей карой за преклонение перед необыкновенной красотой?

– Не знаю, но без мистики здесь, пожалуй, не обходится. Кое-кто связывает эти случаи с их происхождением: по линии матери сестры принадлежат к роду графа Захер-Мазоха, сын которого Леопольд восславил альгоманию [123] , которую теперь так и называют – мазохизм. Правда, у них в семье не любят упоминать об этом родстве: как директор полиции королевства Галиции и Лодомерии [124] , он был весьма непопулярен во Львове – цензура, тайный надзор, пресечение свободомыслия… Хотя, на мой взгляд, это не его вина. Он просто добросовестно

выполнял свой долг в свою эпоху [125] . И представьте себе, эта исключительная преданность графа порядку, установленному Богом и властями, удивительным образом передалась по наследству нашим сестрам. Они полностью отдаются работе в женском комитете благотворительности, взывают к чувствам и жертвенности общества, посещают госпитали с нашими ранеными, пишут там письма для больных и неграмотных к родным на польском, немецком и французском языках… Боже мой, как быстро отвыкаешь от роскошной жизни, – на секунду отвлекся он, теребя в руке сигару. Затем с той же актерской выразительностью продолжил: – Хочу признаться, даже меня в последнее время, при всей моей инфантильности, стало посещать желание сделать что-нибудь нужное и важное для отечества. И я надеюсь с вашей помощью удовлетворить мои возвышенные порывы.

123

Альгомания – половое извращение, при котором для достижения полового возбуждения и удовлетворения необходимо испытывать физическую боль или моральное унижение, причиняемое партнером.

124

Лодомерия – официальное название Галиции и Малой Польши после раздела Речи Посполитой в 1772 году.

125

Имеется в виду мрачная эпоха полицейских репрессий при австрийском министре иностранных дел, канцлере Клеменсе Меттернихе в 1821–1848 годах.

– Каким образом? – поднял брови Белинский.

Сташевский приблизился к капитану, овеяв его ароматом надушенных усов:

– Буду откровенен, я немало времени провел в Вене, в основном, безусловно, на гастролях, и мне не составило труда заметить, что ваш немецкий, да и польский не совсем, как бы это выразиться, столичный. Вы меня понимаете? Потом – ваша странная неосведомленность о некоторых нюансах венской жизни…

Сташевский замолчал, выжидательно поглядывая на собеседника. Капитан загасил сигару и не спеша вытащил из кармана часы.

– К сожалению, до комендантского часа совсем мало времени, – спокойно сказал он, – как раз чтобы попрощаться с хозяйкой. Но может, это и к лучшему – я не успею испортить вам праздничное настроение, поколебав вашу уверенность в своих аналитических талантах. Но мы вернемся к этому разговору при следующей встрече.

Глава 31

Убийство старого медвежатника

Потирая озябшие уши, Юзек Маршицкий караулил старого медвежатника Войцеховского, проживавшего в полуподвальном помещении массивного шестиэтажного дома на Зигмунтовской. Чтобы пройти к нему, следовало миновать двор, где дежурил полицейский охранник, – в соседнем доме размещались квартиры начальника галицийских железных дорог Немешева и его помощников.

Поджидать старого мастера в теплом шинке у Доведя было бы куда уютнее, но хозяйка Франька уверяла, что он там уже давно не появлялся, что было крайне необычно.

Юзека Маршицкого не удивило задание убрать Войцеховского, ведь тот снюхался с русскими. То, что к нему домой неоднократно приходил русский офицер – молодой прапорщик, стало быстро известно. Юзек досадовал, что это мокрое дело выпало на его долю. Его подельников – Яна Сорочинского и Базилия Чепилу неожиданно упрятали в Цитадели по статье двадцать третьей за неосторожно допущенные где-то «оскорбительные выражения против особы государя императора». Он, конечно, не знал, что сделано это было по инициативе помощника коменданта в рамках профилактических мер на период пребывания во Львове проверяющего из Киева. Аналогичный арест «за попытку обмена по спекулятивному курсу австрийских крон на рубли у проходящих солдат» ожидал и его после выполнения сегодняшнего задания.

В своем богатом криминальном прошлом Маршицкому не приводилось убивать. Его стезей были грабежи и кражи. Последний раз он взломал сейф на фабрике водок Кальмана и Фишера в Черновцах, откуда унес шестьдесят две тысячи румынских лей и сорок пять тысяч крон, приготовленных к выдаче зарплаты. Часть денег он надеялся потратить в пассаже Миколяша, но, к своему несчастью, столкнулся лоб в лоб с самим комиссаром львовской полиции – полковником Писарским, в связи с чем приход русских встретил в городской тюрьме. Новым властям срочно требовались камеры для контингента с другой окраской, поэтому почти всех заключенных после формального опроса освобождали. Маршицкого почему-то не выпустили, хотя он заявил, что сидит за пьянство; и он продолжал хлебать тюремную похлебку уже с ожидавшими высылку в отдаленные российские губернии австрийскими дезертирами.