Галки
Шрифт:
Мадемуазель Лема при виде таблички издала громкий стон.
– Итак, – произнес Дитер, – где вы встречаетесь с британскими агентами?
Мадемуазель Лема заплакала:
– В соборе. В крипте. Позвольте, пожалуйста!
Дитер испустил вздох удовлетворения.
– Когда?
– В три часа дня. Хожу каждый день.
– Как вы узнаете друг друга?
– Я надеваю туфли разного цвета, коричневую и черную. Теперь можно?
– Последний вопрос. Пароль?
– «Помолитесь за меня».
– Ваш отзыв?
– «Я молюсь о мире». Умоляю!
– Благодарю, – сказал Дитер и отпустил ее.
Она метнулась в туалет, Стефани вошла следом и закрыла за собой дверь.
Дитер не скрывал удовлетворения.
– Ну вот, Ганс, мы близки к цели. Когда выйдет, сдай ее гестаповцам. Пусть упрячут ее с концами в какой-нибудь лагерь.
Он начал прикидывать, как наилучшим образом использовать полученную информацию. Требовалось захватить агентов так, чтобы в Лондоне ничего не узнали. При идеальном раскладе очередной агент из Лондона спустится в крипту и встретится там с мадемуазель Лема. Та отведет его к себе, он отправит по рации сообщение в Лондон, что все в порядке. Потом, когда агент выйдет из дома, Дитер сможет завладеть его шифром и «ключами». Затем арестует агента, начнет посылать в Лондон сообщения от его имени – и получать ответы. От такой перспективы дух захватывало.
Появился Вилли Вебер.
– Ну, как, майор, задержанная заговорила?
– Выдала место встречи, пароль и отзыв.
Вебер явно заинтересовался.
– И где же они встречаются?
Дитер предпочел бы ничего не рассказывать Веберу, но ему нужна была помощь гестаповца.
– В крипте собора каждый день в три часа.
Дитер принялся обдумывать следующий ход. Из членов сети «Болингер» никто не видел мадемуазель Лема. Агенты из Лондона тоже не знали ее в лицо. Найти бы женщину, которая выдаст себя за нее…
Из туалета вышла мадемуазель Лема в сопровождении Стефани. Вот Стефани и выдаст. Он взял ее за руку:
– Об арестованной позаботится Ганс. Пойдем, хочу угостить тебя шампанским.
Они вышли из замка. На площади солдаты установили три толстых деревянных столба. У входа в церковь молчаливо стояла и смотрела на столбы горстка местных жителей.
Дитер и Стефани вошли в кафе, он заказал шампанское.
– Спасибо, что помогла мне сегодня, – сказал он. – Я очень тебе признателен.
– Я люблю тебя, – ответила она, – а ты любишь меня, я знаю, хоть ты и не говоришь.
– Но как ты относишься к тому, чем мы занимались сегодня? Ты ведь француженка, а о расовой принадлежности одной из твоих бабушек лучше забыть.
Она тряхнула головой, решительно с ним не соглашаясь.
– Я больше не верю ни в национальность, ни в расу. Когда меня арестовали гестаповцы, ни один француз не пришел мне на помощь. И ни один еврей тоже. – Она замолкла, но тут же продолжила: – Никогда не забуду твоей квартиры. Там я снова стала человеком. Ты меня спас.
– Это было нетрудно, – сказал он, беря ее за руку.
– Ты спасаешь меня от мира, где почти невозможно спастись. Теперь я верю только в тебя.
– Если ты и вправду так думаешь… ты могла бы сделать для меня еще кое-что.
– Все, что угодно.
– Мне нужно, чтобы ты сыграла роль мадемуазель Лема. Каждый день в три часа будешь ходить в крипту собора, надев на одну ногу черную туфлю, а на другую – коричневую. Если к тебе обратится человек и скажет: «Помолитесь за меня», ты ответишь: «Я молюсь о мире». Отведешь его в дом на улице Дюбуа. Затем позвонишь мне.
– Для тебя это очень важно?
– Очень.
– Тогда я согласна.
На площади грохнул ружейный залп. Дитер увидел в окно, как три привязанных к столбам партизана, уцелевших после воскресной акции, дернулись и безжизненно осели.
В Сохо, районе увеселительных заведений в сердце лондонского Уэст-Энда, тяготы военного времени практически не ощущались. Подсветка вывесок клубов и баров не горела – затемнение, однако все те же упившиеся пивом молодые люди, теперь большей частью в военной форме, шатались по улицам и все те же раскрашенные девицы в облегающих платьях стучали каблучками по мостовой.
В десять вечера Искра и Марк добрались до клуба «Крест-накрест». Администратор поздоровался с Марком как с добрым знакомым. Искра ликовала: ей предстояла встреча с приятельницей Марка, специалистом по телефонам. Марк не стал о ней распространяться, упомянул только, что ее зовут Грета – как кинозвезду.
В клубе было накурено, царил полумрак. Искра разглядела джазовый квинтет на низенькой сцене, небольшую танцплощадку, несколько столиков. Она задавалась вопросом, не ходят ли в этот клуб исключительно мужчины вроде Марка, которые «не из тех, что женятся».
Марк заказал мартини, Искра – шотландское виски. На сцену под аплодисменты публики выскользнула высокая блондинка в коротком красном платье.
– Грета, – сказал Марк. – Днем она работает техником на телефонном узле.
Грета запела. Голос у нее был глубокий и хрипловатый, но Искра уловила немецкий акцент. Перекрывая джаз, она крикнула Марку в самое ухо:
– По-моему, ты говорил, что она француженка.
– Она говорит по-французски, но сама немка.
Искра страшно расстроилась: Грета и по-французски будет говорить с таким же немецким акцентом. Гестаповцы, может, и не заметят, но французские полицейские наверняка обратят на это внимание. Однако так ли уж нужно Грете выдавать себя за француженку? Во Франции полно немок – офицерских жен, машинисток. Искра снова воспрянула духом.
Грета завершила выступление двусмысленной зажигательной песенкой и удалилась под взрыв аплодисментов.
– Пошли к ней в гримерную, – сказал Марк, поднимаясь.
Искра прошла за ним по коридору до двери, к которой кнопками. была пришпилена звезда из розовой бумаги. Марк постучал и вошел, не дожидаясь приглашения.
В крохотной комнате едва умещались гримерный столик, зеркало, табурет и афиша с Гретой Гарбо в фильме «Двуликая женщина». На болванке красовался роскошный белокурый парик. Красное платье, в котором выступала Грета, свешивалось с крючка на стене. На табурете перед зеркалом сидел молодой человек с волосатой грудью.