Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
И спасенное дитя остановилось как вкопанное. Потом Прозерпина подскочила от радости. И, оглянувшись, высунула язык, заблеяла:
«Бе, бе!»
Она не знала, что за ней бесшумно летят тени. Теперь тени вынырнули из мрака. Накинули петлю на ноги Прозерпины. Одним движением они затянули эту петлю на тонких белых щиколотках. Прозерпина повалилась как сноп. Хотела вскочить. Но обнаружила, что у нее связаны ноги. Она схватила веревку, засучила ногами, пытаясь освободиться от пут. Закричала:
«Мама! Мама!»
О, эта борьба со скользкими, холодными, неуловимыми тенями!
Ударяя, Прозерпина попадала в пустоту. Она билась, как рыба, выброшенная на песок, поворачивалась то на живот, то на спину. Извивалась, барахталась.
Ах, точно так же ее везли в ад на колеснице кошмарного Плутона. Они ее заарканили. Теперь они набросили аркан еще и на ее руку. Беззащитная Прозерпина рухнула, отчаянно зарыдала.
А по ту сторону, в светлом мире, залитом солнцем, стояла Деметра, мать Прозерпины; она ждала, она все предчувствовала, но не могла ничему помешать, не могла приблизиться, не имела права вмешиваться. На ее дочь напали, над ней совершили насилие.
«Обман! Обман! Предательство! Зевс, Зевс, выслушай меня! Гляди, Зевс, как выполняют твои приказы!»
Деметра так и не узнала, с каким удовольствием Зевс, восседая на Олимпе, поглаживал свои молнии, непременные атрибуты власти, и какая коварная ухмылка блуждала на его губах: он смеялся над Прозерпиной и над ее матерью, радовался своей удачной проделке. Все доказано, теперь он знает: его тюфяк братец завел любовь с младенцем, с деревенской девчонкой.
Тени со свистом умчались вместе с Прозерпиной назад в ад. Они летели так быстро, что опутанная веревками Прозерпина не касалась земли.
Молодая царица, окаменев, сидела на троне рядом с князем тьмы.
Она неузнаваемо менялась прямо на глазах. В ушах Прозерпины звучали уже привычные для ее слуха плач и визг вновь прибывших душ, рычанье и зверский хохот перевозчика, а также вопли осужденных, которых гнали к огненной реке; у ног Плутона она видела кошмарную троицу и веретено, видела судий и ужасающую великаншу с мечом и с весами в руках; да, она видела весь жуткий штат своего супруга. Ее уши были открыты, она сидела неподвижно, не пыталась улизнуть, вбирала в себя все и повторяла: «Вот я где, вот я где, Прозерпина, дитя Деметры».
Эти слова она твердила много часов, много часов подряд, и все больше и больше каменела, так она становилась супругой князя тьмы.
Но богиня Деметра, оставшаяся на земле, не отреклась от своей дочери. Теперь наконец Зевс взялся за ум и даже растрогался. Он вник в дело и увидел, во что превращалась прелестная изящная Прозерпина в обществе Плутона. Да нет же, она не была деревенской девчонкой. Его братец тюфяк ничего не понимал в женщинах. Это было ясно. Тем не менее Зевса возмущало поведение Плутона по отношению к этой, хоть и по-детски наивной, но милой девушке, милая девушка медленно чахла, прямо угасала. Все это заставило Зевса выработать новый план: ему следовало вмешаться, он должен был продемонстрировать подземному братцу свою власть. Пусть знает, что он, Зевс, думает о нем.
В ту пору Зевс в яром гневе метал громы и молнии. Ползимы гром так грохотал, что его услышали даже в преисподней: Плутон вскочил с трона, сначала удивился, потом испугался — он решил, что титаны опять вырвались на волю. И ют уже целая стая стервятников, отправленная Гермесом, гонцом Зевса, влетела в ад — она принесла письмо Зевса: создавшееся положение считать нетерпимым; совершено похищение, наглое похищение, вдобавок ко всему жертва похищения — женщина, да еще дочь богини. А как известно Плутону, и боги подвластны законам. Поэтому самое меньшее, что можно сделать для искупления злодейского поступка, это — вернуть Прозерпину ее матери… на полгода. И пусть Плутон не думает, будто ему удастся затруднить возвращение какими-либо каверзами. Этот приказ Зевса явно противоречил приказу, отданному прежде. Но Зевс был Зевсом, тираном, властителем вселенной.
Скрежеща зубами, Плутон принял к сведению распоряжение Зевса. Но, как это часто случается, затаил обиду.
Таково было установление, и оно выполнялось: раз в году Прозерпина поднималась на землю — теперь ей уже не приходило в голову бежать; в назначенный час она слезала с трона и садилась в поданную ей колесницу, которой правил Плутон, в ту самую колесницу, куда ее бросили при похищении. Каждый раз Прозерпина с болью садилась в эту железную карету, с болью глядела на могучих, храпевших огненных коней — она вспоминала преступление, которое было совершено, вспоминала неслыханное, да, неслыханное злодейство и, стоя с опущенной головой позади Плутона, клялась отомстить, ни на минуту не забывать то, что с ней произошло. Если она и владела в своей жизни чем-то, по-настоящему владела, если и хотела удержать что-то в себе, считая своим единственным достоянием, то это было воспоминание о надругательстве над ней. Ненависти к виновному, жившей в ее сердце, суждено было стать неугасимой, равно как и отвращению к богам, которые терпели такие злодейства. Самой себе Прозерпина повелела постоянно жить с ощущением гложущей обиды.
Может быть, эта обида когда-нибудь сгложет ее окончательно и уйдет вовсе, и тогда от Прозерпины останется одна пустая оболочка. Но все вышло иначе.
Элис долго молчала.
Эдвард прошептал:
— Как все вышло, мама?
— Ежегодные возвращения на землю… встречи, объятия, разговоры с матерью — все это было. А также игры и пение с подружками, сицилианская весна и лето с цветами, со зверями. Все наставало снова, повторяюсь. И если сегодня срок истекал, то завтра все должно было начаться опять.
В первые годы жизнь на земле была для Прозерпины ежесекундно омрачена мыслью о прощании. Эта темная туча не рассеивалась до того самого дня, когда мать и подруги начинали громко причитать и когда посланец небес, отправленный Зевсом, прилетал на землю и брал за руку Прозерпину, дрожащую, с опущенными долу очами. Бедное невинное дитя! Глядя на нее, мать в бешенстве бросалась на землю… Ее ребенок — и вдруг в аду! В голове у Деметры это не укладывалось… Мир Зевса. Ах, на этом свете нет доброго, справедливого бога!.. Ах, Зевс не ее божество… О, я молю, чтобы Зевс не был навеки богом!
Ну, а как вела себя Прозерпина в первое время? При расставании она упиралась, махала кулаками; она не хотела; она не хотела идти. Несказанно печальное зрелище! Прозерпина призывала мать и приятельниц на помощь. А они стояли, закрыв лицо руками, не могли ничего сделать — только всхлипывали и бормотали уверения в любви. Никто не осмеливался восстать против гонца Зевса. Он мягко обхватывал ее одной рукой, приподнимал гигантские крылья, сумерки опускались на землю. И гонец улетал с Прозерпиной. Нежные слова прощания неслись ей вслед. И всем на первых порах казалось, что каждый год повторяется сцена гнусного похищения.