Гамма для старшеклассников
Шрифт:
Захлопнув книгу, я отложил ее в сторону. Плохо дело, если ничто не волнует. Аморфность – это ненормальность, это корова в стойле. Зачем тогда жить? Ради страха однажды расстаться с жизнью?
Вспомнились вдруг словечки психиатра: фобия, психастения… Доктор заявлял, что это нормально. Значит, НЕнормально – жить БЕЗ страха? Но если норма – покой, то какой же покой, когда трясет? Землетрясение покоем не называют. И тоже, кстати, говоря, страшно. Значит, страх – вещь естественная, в некотором роде – даже признак здоровья? Замечательно! Я здоровый человек, жалующийся на собственное здоровье. Не идиотизм ли? Окончательно запутавшись, я разозлился, но злость получилась безадресной, какой-то абстрактной. Да и в чем, если разобраться, виноваты медики? Они как все. Вынуждены писать и отписываться. Времени на лечение попросту не остается. Рецепты,
Часы, стоящие на телевизоре, явственно шевельнули стрелками, показав сначала вместо семи восемь, а через мгновение девять, и я запоздало сообразил, что идут они совершенно неверно. Судя по всему, день еще продолжался, однако часы говорили об ином. А хуже всего было то, что я вдруг услышал музыку. Это походило на «Найт флайт ту Винус» в исполнении «Бони М». Раскатистый ударник стремительно приближался, и мне поневоле пришлось встать. Увы, бездействие чревато последствиями. Время постоянно набегает на всех нас, отбирая эстафетную палочку, стремительно уходит вперед. Череда озорных бегунов, обходящих справа и слева… Каждому из них отдаешь какой-то шанс, какую-то крохотную толику удачи. И всякий раз процедура обгона сопровождается насмешливыми мелодиями. Так лидирующий пароход посылает менее мощным собратьям насмешливые гудки, и поверженные собратья помалкивают. Сказать им нечего.
Порывисто поднявшись, я принялся ходить из угла в угол. Действие было абсолютно бессмысленным, но все-таки это было действие. Рокот барабанов постепенно затих, мне удалось оторваться от них, хотя и ненамного. С обреченностью я сознавал, что стоит задержаться на одном месте чуть дольше – без движения, без чувств, без мыслей, как разудалые напевы не замедлят выплыть из кухни или чуланчика, чтобы нотными потоками спеленать по рукам и ногам, свив вокруг мозга подобие чалмы. А после комната заполнится танцующими людьми – сперва полупрозчными и невесомыми, чуть позже – вполне материальными и живыми, способными коснуться, толкнуть, даже ударить. На короткое время тишина взорвется голосами, а потом картинка вновь помутнеет и пропадет. За ней постепенно стихнет и музыка.
В сущности ничего страшного не произойдет, но останется неприятный осадок – ощущение, что мог что-то сделать и не сделал, мог выиграть, но сказал «пас» и предпочел проиграть.
Так однажды меня посетила замечательно сладкая мысль или, может быть, видение. Давным-давно. Может быть, год назад, а может быть, неделю. Так или иначе, но я смаковал снизошедшее, как опытный гурман, как умирающий от жажды, припавший к роднику. И вдруг на минуту отвлекся. Пошел на кухню, чтобы что-то там достать из холодильника, и мысль растаяла. Совсем. Слепым щенком я тыкался по углам, пытаясь набрести на нее вновь, но ничего не выходило. Я даже возвращался к злополучному холодильнику. Видимо, памятуя, что где-то возле него посеял ту мысль. Я и вел себя соответственно – слеповато всматривался под ноги, словно мысль и впрямь была оброненной иголкой. Разумеется, ничего не нашел. Пришлось довольствоваться тем, что осталось…
Бэмс!.. Вздрогнув, я обернулся на грохот. Вот вам и дождался! Мозаичными кусками на пол сыпалась штукатурка, стена набухала и рушилась, заставляя шевелиться на голове волосы.
Это был маятник. Я наблюдал его второй раз в жизни. Золотистая статуя женщины, с усмешкой глядящей вперед выпуклым и замершим навсегда взором. Плавно пролетев над ссохшимся паркетом, она вонзилась в противоположную стену. Я ничего не успел разглядеть. Все произошло слишком невнятно, туман на время прохода маятника густо заполнил комнатку, словно нарочно испытывал меня на прочность. Судорожно сглотнув, я шагнул следом за маятником и остановился. Жерлом пробудившегося вулкана проломленная стена пыльно клубилась. Потревоженные клопы стайками и порознь покидали разворошенное жилье. Им было еще страшнее, чем мне, но им не предоставлялось выбора. Я же стоял на распутье. То есть, наверное, я с него и не сходил. В самом деле, что мне было делать? Оставаться в комнате и ждать очередного парохода с оркестром? А что потом? Плакаться и глядеть вслед? Ну уж дудки! Порой и самые ничтожные тюфяки способны на сумасбродство, на нечто, я бы сказал, решительное. Я же к тюфякам себя не относил. Кое-что я умел и кое-чему еще мог научиться. Ставить на себе крест мне отнюдь не улыбалось.
Чтобы не глотать пыль, я набрал в грудь побольше воздуха и, обмотав голову, валявшимся на стуле полотенцем, нырнул следом за золотистой статуей.
РЕ-БЕКАР
Это походило на дно гигантского бассейна. Нагромождения ила царствовали справа и слева, но кое-где проступали и островки кафеля. Самого обыкновенного пожелтевшего кафеля. Впрочем, поражало иное. Куда бы я не глядел, всюду покоились бездыханные тела морских котиков и львов, ластоногих черепах. звезд, ежей и колючих скорпен. С осторожностью я перешагнул через свившуюся клубочком мурену, носком туфли ткнул в плавник завалившейся на бок акулы. Каменная твердость, абсолютная неподвижность. Океаническая фауна была скованна странным параличом.
Продолжая шагать, я пытался понять казус временных перевертышей. Оркестровая издевка – это ясно, но что же тогда с моим маятником? Куда и откуда он направлялся? Летел ли из прошлого в будущее или наоборот? Рассекал ли временную плоть под вовсе непривычным углом? Разве с маятником Фуко не творится то же самое?…
Я склонился над полураскрытой раковиной. Мне показалось, что моллюск еще подает признаки жизни. Створки едва заметно подрагивали, словно силясь сомкнуться до конца. Я напряженно смотрел. Еще или уже?… Моллюск действительно чуть шевелился. Тревога моя нарастала. В чем все-таки заковыка? То есть – еще или уже?… Словечки прыгали в голове, путали мысли. Я ловил их несуществующими руками словно прытких кузнечиков, пытаясь уложить в единый коробок, но ничего не получалось.
Уже или еще?…
Как узнать, где я нахожусь? На дне высохшего моря или на дне моря, готового вот-вот возродиться?
А если у морей существуют свои паузы, свои сны и обеденные перерывы – что тогда? Мы же ничего не знаем о личной жизни больших водоемов!..
Внимательно оглядываясь, я продолжал брести по грязному кафелю. Ломать голову больше не хотелось. От моих усилий все только еще больше запутывалось. Наверное, гадать и впрямь не имело смысла. Человек редко до чего доходит сам. Жизнь подсказывает ответы, нашептывает на ухо, сложив необъятные ладони рупором. А когда мы не слышим, отваживается на живую демонстрацию. Грубовато сбрасывает на голову яблоко или поджигает дерево небесным разрядом. Это игра. И не надо требовать всех ответов сразу. Тогда поблекнет смысл игры. А может исчезнет вовсе…
Под ногами зачавкало. Некий бесформенный студень неожиданно протянул ко мне змеистое щупальце и попытался присосаться. К счастью, он был еще слишком слаб, чтобы атаковать. Вода прибывала медленно, и разбухающий кальмар проводил меня многообещающим взглядом. Сонное царство оживало, и он, конечно же, ощущал свою прибывающую мощь. Тоскливо следя за копошащимися тут и там крабами, креветками и лангустами, я невольно ускорял шаг. Часто взвизгивая, метрах в тридцати от меня промчался человек в плаще и широкополой шляпе. Он словно выскочил из какого-то гангстерского фильма – фильма, по всей видимости, неважного, так как бегать он не умел. Обладатель плаща и шляпы высоко подбрасывал колени, словно разбегался перед прыжком в высоту. В результате скоростенка у него была аховая. Следом за ним семенил тучный мужчина в генеральском мундире. Мелькание малиновых лампасов могло бы насмешить меня, случись все в ином месте и в иное время. Сейчас же я только облегченно вздохнул. Я был не один, и это вселяло надежду. Смешную, совершенно алогичную, но надежду. Тонуть коллективом ничуть не веселее, чем в одиночку, – возможно, даже страшнее, но поначалу мы все заблуждаемся.
Я прикинул, что народу тут человек двадцать или тридцать. Со мной их было чуть больше. Мы неслись, как стадо обезьян, удирающих от леопарда. Время пятилось, а мы удирали. Вернее сказать, со временем дело обстояло сложнее. Засыхающие моря первоначально превращаются в болото, а любое болото – это прежде всего первостатейное амбре и полчища кровососов. Ничего похожего здесь не наблюдалось. Просто откуда ни возьмись появилась вода, и все эти музейные экспонаты стали оживать. А может быть… То есть, вполне допустима такая идея, что время как шло, так и шло, а вот я с горсткой других неудачников вдруг побрел навстречу течению – да еще наискосок.