Гамма для старшеклассников
Шрифт:
Интересно, что происходит с теми, кто идет против времени да еще наискосок? Я хочу сказать, что происходит с ними в конце концов? Очень хотелось бы узнать, хотя, разумеется, ни о чем подобном я в эти минуты не думал. Я просто бежал со всех ног. Как говорится, спасался бегством. Почему бы и нет? При Аустерлице тоже драпали заячьим драпом – и не одиночки вроде меня, а десятки тысяч вооруженных до зубов вояк. Вероятно, во все времена и во всех странах те или иные полководцы вынуждены были отступать. Всю жизнь человечество то наступало, то отступало, перетаптывалось взад-вперед, преследуя елочным зигзагом, откровенно петляя. Глупое времяпрепровождение, если вдуматься, но какой-то азарт в этом, наверное, есть. Дети играют в ляпы – догоняют, ляпают и убегают. Взрослые, как известно, происходят из тех же детей. Так что связь и некая убогонькая тенденция
Кто бегал по мелководью – знает, до чего запышливое это занятие. Очень быстро я выдохся. Лампасы генерала пару минут мелькали где-то сбоку, а потом пропали. Мне хотелось думать, что я обогнал его, но скорее всего вышло иначе. Хрипящие и вконец оглушенные стуком собственных сердец, мы влетели в какой-то гулкий грот, тесня друг дружку, помчались кривыми коридорчиками.
Кто-то впереди радостно взвизгнул. Может быть, ударившись о низкий свод и приняв всполохи в глазах за близкое спасение. Но нет, кажется, действительно спасение маячило где-то рядом. Иначе не оживились бы мои попутчики. Мы все теперь были единым стадом, и органы чувств у нас были объединенные – так сказать, стадные. Стало заметно теснее. Чужие пальцы то и дело касались моего лица и затылка, в темноте двигались наощупь. Заскрипела оттираемая телами дверь, и, толкаясь, мы стали втискиваться в какую-то комнатушку.
– Да не сюда же, черти! В ванну… В ванну лезьте! Там выход.
"В ванну, а там выход, – машинально повторил я про себя.
– Выход и спасение в некой ванне…"
Абсурдность происходящего дошла до сознания не сразу. Это оказалось действительно ванной. Я нашарил чугунные края, ногами ступил на эмалированную поверхность. Человек, сопевший впереди меня, куда-то пропал. Я попробовал наклониться и ударился лбом о рукоятку крана.
– Лезь же! Чего топчешься!
– Куда?! – яростно огрызнулся я. Руки щупали по сторонам, однако выхода не находили.
– Куда-куда!.. В сливное отверстие, конечно!
– Дайте ему по ушам, чтоб не телился! – сердито зашипели во тьме. Правая нога чуть надавила в том месте, где по моим расчетам находилось сливное отверстие. Что за чушь? Они надо мной издеваются?… Я силился понять, куда же исчезли мои предшественники, но мысли неповоротливыми бревнами крутились в водовороте, на мгновения превращаясь в аллигаторов, раздражено покусывая друг дружку зубами.
Однажды, когда пробка в доме куда-то подевалась, я мылся в ванной, заткнув сливное отверстие пяткой. Было не очень удобно, но в общем все обошлось, и я покинул ванную чистым. Сейчас от меня хотели чего-то иного.
– Нашел отверстие?
– Ну?
– Баранки гну! – рявкнули за спиной, но советчик, оказавшийся рядом, решил проявить терпение.
– Не орите вы! Он же совсем растеряется… Послушай, вот в этот сток и надо пролезть. Ты, главное, постарайся. Поначалу кажется узко, но если поднажать да изловчиться, все получится.
Кто-то в темноте пошловато загыгыкал. Я постарался не обращать на хихиканье внимания.
– Как же я пройду туда?
– Все прошли, и ты пройдешь. Главное, попробуй…
Я поднажал, я даже крякнул от натуги, и правая нога в самом деле проскочила. Черт возьми! Я даже не сообразил толком, как это произошло. Раз – и все. Колено еще торчало наружу, а все прочее было уже там.
– Ну как? Вышло?
– Точнее сказать, вошло…
И снова в спину зашипели.
– От, балагур! Тянет резину и все тут!.. Эй, удалец, за тобой еще люди! Море вот-вот доберется…
Я не стал отвечать. Тем более, что дело пошло бодрее. Я просунул вторую ногу, поднатужившись, втиснулся по пояс, а потом и по грудь. Несколько хуже было с головой – все-таки череп – штука костяная, твердая, но и тут я в конце концов справился. Чуть впереди меня кто-то мучительно сопел. Не крот и не крыса, – человек. Так же мучительно пополз следом и я. Должно быть, мы напоминали дождевых червей. Только с руками и ногами, но таких же гибких, склизких и грязных. Перемещаясь по хлюпающему тоннелю, я все еще пытался рассуждать. Море и время
– ладно, но как быть с водостоком? Труба от силы – сантиметров семь или десять в диаметре. Одно мое предплечье куда толще. Я не говорю уже о туловище, тем более не говорю о животе! А тот генерал? Неужели и он пролезет вместе с нами?
И снова я проморгал ответственный момент. Довольно грубо меня ухватили за ногу и дернули.
– Наверх же, олух!
Труба разветвлялась, и, должно быть, дернувший меня за ногу был прав. Во всяком случае я не стал спорить и решил поверить ему на слово. А через пару минут я уже сидел в ванне. Перепачканное лицо, волосы, оскверненные какой-то слизью, измятая одежда. И все равно я чувствовал огромное облегчение. Все кончилось. Перебродив, компот трансформировался в вино. Я сидел в собственной ванне, я слышал приглушенную ругань соседей и бормотанье застенных телевизоров. Мгла окружала со всех сторон, но я не сомневался: события перебросили незадачливого путешественника на родину, домой. В отличие от многих бродяг я люблю путешествовать с одним непременным условием – всегда возвращаться. В данном случае я перехитрил всех и даже самого себя. Холод, который я предсказывал на завтра, уже миновал. Пространство, вобравшее меня, причислялось уже к иному времени. Здешнее время еще хранило тепло. Еще или уже…
ФА-ДИЕЗ
Разумеется, я отправился в гости. Выпасть из законного времени – в каком-то смысле означает потерять себя. Если это происходит в коллективе, можно укрыться в безлюдных пещерах, если потеря настигает в одиночестве, значит, бьет час выходить в люди. Именно там – в вереницах необязательных разговоров, среди пирамидальных салатных холмов и лениво-безучастных тортов вдруг с удивлением обнаруживаешь свое крохотное «я». И возвращается былая запальчивость, возрождается тяга к несбыточному, приходит знание того, что ложка – существо одноклеточное и по роду своему мужское, а вилка – напротив, обязательно дама – с грациозно изогнутой спинкой, всегда вприщур и остро нацеленная, готовая прижать и ужалить. И только в гостях взираешь на часы с оттенком снисходительности. То, что может все, не в состоянии уничтожить таинство посиделок. Ради этого я хожу в гости. И по этой же причине не беру с собой фотоаппарата.
Когда-то я любил снимать публику на дымчато-голубые ленты. Дырочки перфорации вызывали во мне священный трепет. Я закупал бездну фотомелочей и спешил запереться в своей крохотной, подсвеченной красным фонарем лаборатории. Это было сродни какому-то чуду. Я клонировал образы, более того путем контрастирования и смягчения усиливал те из них, что более всего отвечали моим представлением о красоте и жизни. В такие моменты я почти воочию видел крохотную метафизическую нить связывающую лицо на фотографии и живой первоисточник образа. Что-то здесь без сомнения наличествовало, и с этим «что-то» казалось безумно интересным работать. Но, увы, с некоторых пор любовь моя несколько подувяла. Я заподозрил, что дни рождений, на которых я без устали работал затвором, мало-помалу превращаются в дни моих фотографий. Праздник претерпевал странный перелом, и меня начинали таскать из угла в угол, желая запечатлеть свои незамысловатые позы и улыбки. Иногда мне просто некогда было поесть! Зато и почести мне оказывались почти как имениннику. О нем, кстати, успевали забыть. На слуху было только имя фотографа. Странный азарт охватывал гостей, – в них пробуждались актерские качества, и каждый в меру своей фантазии старался изобразить что-нибудь особенно вычурное. Багроволицые кавалеры в тройках и галстуках становились на голову, кто-то пытался садиться на шпагат, а в групповых снимках начиналось вовсе неописуемое. Зубастые оскалы лезли в объектив, люди лепились в капустный ком и изо всех сил кричали, желая озвучить кадр, зарядить его своей взбалмошной энергией. Самое удивительное, что иногда им это удавалось, в чем убеждался я, садясь за проявочный столик. Кстати сказать, именинами дело не завершалось. На следующий день начинались звонки и расспросы. Все встречные и поперечные считали своим долгом поинтересоваться, что там с фотографиями и как удалась проявка. Таинственно улыбаясь, спрашивали, когда можно ожидать презента. Когда же «презент» расходился по рукам, начинались довольно странные воспоминания – воспоминания о том, как все они ФОТОГРАФИРОВАЛИСЬ.
Случались, разумеется, и обиды. Молодые девушки редко нравятся самим себе. Фотография – не зеркало, к ней другое отношение, и порция неприязни обязательно достается фотографу. Впрочем, может быть, вполне заслужено. Чего-то он, значит, не уловил. Какого-то прекрасного мига. И не оправдание, что такие моменты – редкость, что их караулят, как пугливую синюю птицу. Коли снимаешь, карауль! Выслеживай! И нечего объяснять, что жизнь – не фотография, что плакать и смеяться красиво не получается. Так уж оно принято. Вой и рыдания принято называть плачем, а разудалое человеческое гавканье – смехом.