Гастролеры и фабрикант
Шрифт:
«Молодой» у Долгорукова задержался и вышел уже после того, как часовая стрелка перевалила за полдень.
– Внимание! – произнес Розенштейн, как только Ленчик вышел из дома. – Видите его?
– Вижу, – ответил трактирщик.
– Ну и? – нетерпеливо спросил помощник полицеймейстера. – Это он или не он?
– Да вроде похож, – не сразу ответил Поздняков.
– Так он или не он? – начал уже кипятиться Розенштейн. – Что вы, как барышня на первом свидании?
– Вроде он, а вроде и не он, – повторил вчерашнюю фразу трактирщик,
Кое-как справившись с собой, помощник полицеймейстера произнес, явно выдавливая из себя слова:
– Представьте его в одежде, в которой они тогда, восемь лет назад, разговаривали с вами в трактире. Ну, представили? – быстро добавил Розенштейн, потому как Ленчик вот-вот должен был скрыться из виду.
– Представил, – ответил Поздняков.
– А теперь скажите, он это или не он?
– Он… – сказал трактирщик нетвердо. И добавил: – Кажись.
– Твою мать! – в сердцах выругался Николай Людвигович. – Вы что, не можете сказать наверняка?
– Не могу! – нервически ответил Поздняков. – Сумлеваюсь я, господин полицейский.
– Но он хоть похож на того парня-«елдыринца»? – теряя всякую надежду получить желаемый ответ, спросил помощник полицеймейстера.
– Похож, – ответил трактирщик, провожая «Молодого» взглядом. – Даже очень…
Конечно, это было не то, что требовалось, но кое-что.
Так Розенштейн и заставил написать Позднякова в своих показаниях, когда привез его в полицейское управление: «очень похож». И отпустил затем его за ненадобностью на все четыре стороны.
Одна улика против Долгорукова была. «Молодой» – человек Долгорукова, и этого «Молодого» опознал трактирщик. Ну или почти опознал. Да и улика была опять косвенной, но все же была! Новая. К прежним остальным. Тоже, черт подери, косвенным…
Когда Розенштейн пришел к Острожскому с докладом, тот принимал рапорт от пристава Мазина. Кивком предложив сесть, исполняющий должность полицеймейстера снова обернулся к приставу:
– Продолжайте.
– Так вот, – Мазин мельком глянул на Розенштейна, – я снял показания с жены Кочемасова. Она заявила, что не знает, кто убил ее мужа и кто нанес ему удар по голове. Мне показалось, что она что-то скрывает и не хочет говорить. Сама она в день, вернее, в ночь убийства мужа находилась дома, что подтверждает их служанка и дворник.
– Соседей опросили? – спросил Яков Викентьевич.
– Да, – ответил пристав. – Кочемасовы снимают квартиру на втором этаже, и соседи у них одни. Это супруги Филимоновы, из обедневших дворян. По показаниям Игоря Игнатьевича Филимонова, Кочемасовы – очень хорошая и дружная семья. А вот его супруга иного мнения.
– Да? – посмотрел на пристава Острожский. – И какого же?
– Она показала, что последнее время Кочемасовы постоянно ругались между собой. Даже скандалили, – ответил Мазин. – И скандалы эти начинала Мария Кочемасова.
– А по какому поводу были скандалы? – поинтересовался
– Когда я задал такой вопрос Марии Кочемасовой, она ответила, что по разным поводам. А по каким именно – припомнить не может.
– Ну, это неправда, – заключил Яков Викентьевич. – Правда, женщины, конечно, скандалят со своими мужьями довольно часто, но чтобы без повода – такого не бывает.
– Согласен с вами, – подтвердил мысль начальника пристав Мазин. – Бабы, они народ такой. По любому поводу, стало быть, и начинают. А чтоб без повода – не-е…
– Значит, обе женщины чего-то не договаривают, – в задумчивости протянул Острожский. – Чего? Вам надо это обязательно узнать… Может, наш потомственный почетный гражданин погуливал? Оттого и были у него скандалы с супругой? Опросите насчет этого дворника, старух в доме. Дворники и старухи обычно знают об амурных делах все.
– Слушаюсь, – ответил пристав.
– Свободны, – отпустил Мазина Яков Викентьевич и обратил взор на своего помощника: – Что у вас, Николай Людвигович?
– Трактирщик опознал в одном из приспешников Долгорукова одного из «крестьян», что провели его восемь лет назад в афере с золотыми полуимпериалами. Ну, или… почти опознал… – замялся Николай Людвигович.
– Что значит «почти опознал»? – вскинул брови Острожский. – Такого понятия не существует в дознавательском процессе.
– Знаю, – ответил на это Розенштейн. – Просто он не совсем уверен, что это был он. Все-таки восемь лет прошло, и этот «крестьянин» сильно изменился…
– Ну, и кто это?
– Это некто мещанин Конюхов, двадцати пяти полных лет, проживающий в доходном доме Блюхера на Рыбнорядской площади.
– Что у нас есть на него?
– Да имеется кое-что, – ответил Розенштейн. – Вот, выписал из старого дела…
Николай Людвигович достал памятную книжку и стал читать:
– Конюхов Леонид Иванович, из мещан Суконной слободы. Воровской псевдоним – Ленчик. Полный сирота. Образование – три класса начальной школы. Начинал воровскую карьеру как профессиональный карточный игрок. Играл в притонах и на пароходах. Уже в возрасте пятнадцати лет шельмовал так, как сообщал источник Зубр, что с ним мало кто садился играть. Затем решил поменять масть и занялся шантажом. Стал посылать письма с угрозами нечистым на руку людям, что если они не принесут указанную им сумму в означенное место, то им грозит смерть. И люди несли…
– И что, никто не обращался в полицию? – спросил Острожский.
– Нет, – ответил помощник полицеймейстера. – Одни боялись, а другим, у которых было сильно «рыльце в пушку», это было невыгодно. А ну как ими вдруг заинтересуется полиция?
– Ясно, продолжайте.
– А потом Конюхов зарвался…
– То есть?
– Стал требовать денег у тех, кто уже ему платил. И даже у вполне честных граждан.
– Вот тут-то и последовали обращения в полицию, – догадался Яков Викентьевич.