Гавана, год нуля
Шрифт:
Той ночью, когда нас сопровождали пришедший ливнем холод и тепло, даруемое чаем из лимонного сорго, писатель продолжил свой рассказ о жизни Меуччи. «Мы остановились на гибели „Телеттрофоно Компани“. Верно?» Так вот, в последующие годы наш неутомимый изобретатель занимался самыми разными вещами. Выздоравливая после несчастного случая на пароме, он строго придерживался рекомендованной ему медиками диеты с большим количеством фруктов и жидкости. А поскольку сидеть без дела он не умел, то начал экспериментировать, пока не получил шипучий напиток на основе фруктового сока, рецепт которого и запатентовал. Затем он создал новый соус и разработал несколько полезных для домашнего хозяйства вещей: фильтры для кофе и чая и даже прибор, контролирующий чистоту молока. Сверх всего этого, он обдумывал проект специального судна для хождения по каналам и разработал модель телефона в непромокаемой капсуле, который мог бы использоваться под водой для переговоров водолаза с кораблем. Наш человек, гений.
Что же касается его главного детища, то именно 1876 год стал для изобретателя крайне тяжелым, потому что тогда произошло сразу несколько событий. Четырьмя годами ранее Меуччи представил свою модель телефона вице-президенту «American District Telegraph»,
Вот так обстояли дела, когда в один прекрасный день 1876 года Антонио за завтраком прочел новость о том, что некто запатентовал телефон. Случай был прелюбопытный: в два разных регистра, но в один день, 14 февраля, были поданы две патентные заявки на одно и то же изобретение. Одна — от Александра Грейама Белла, американца шведского происхождения, а через несколько часов — вторая, от американца же Илайши Грея. Эта ситуация вынудила Патентное бюро подробно изучать обе заявки, но в конце концов было принято решение все же выдать патент Беллу. Как и следовало ожидать, Грею это не понравилось, и он инициировал судебный процесс, завершившийся подтверждением приоритета Александра Грейама Белла, и этот вердикт превратил его в официального изобретателя телефона.
Бедный Антонио. Узнав эту новость, он взялся за трудное дело восстановления своих прав, однако опирался в своих притязаниях не на истекший патент, а на то, что его изобретение давно является общеизвестным. С этого дня начался его крестный путь: он приложил немалые усилия, чтобы добиться признания своих заслуг как изобретателя телефона, и, думаю я, изведал пучины отчаяния, понимая, что пришел туда же, куда и другие, но гораздо раньше и с более надежными и полновесными результатами. Бедный Антонио. Я вот последней вступила в гонку за его манускриптом и оказалась как раз на половине этого крестного пути, пытаясь добиться хотя бы чего-нибудь, ну, не знаю, переставляя переменные туда-сюда, сокращая какие-то иксы, — и то я уже прихожу в отчаяние. Но в отличие от Антонио, без какого-никакого видимого результата.
16
Как мы и предполагали, Барбара рассказала о моем визите Анхелю. Поэтому на следующий день после моей ночи, проведенной с писателем, он ждал меня на выходе из техникума. Я чуть не падала с ног от усталости, но, клянусь тебе, появление Анхеля было равносильно восходу солнца, возвращающему в черно-белый город краски. Мало того, он, помнится, еще и прекрасно выглядел: в сандалиях, джинсах и белой рубашке, верхние пуговицы которой были расстегнуты ровно настолько, чтобы взгляду открывались негустые волосы на его груди и цепочка, которую он носил довольно часто.
Завидев меня, он устремился мне навстречу. Если бы я не переспала с Леонардо, я бы, пожалуй, разрыдалась прямо в ту же секунду, честное слово, — порой я бываю весьма мелодраматичной. К счастью, мое литературное приключение придало мне сил, так что я остановилась, глубоко вдохнула, выдохнула и стала его ждать. Он сказал «привет», и я ответила — «привет» и ощутила весь жар его взгляда, направленный в мои глаза. Сказал, что вчера тоже приходил меня встречать, но на работе меня не было. В ответ я только кивнула. Тогда он продолжил: «Нам нужно поговорить». И вот тут, смотри-ка, я вдруг ощутила нечто очень странное. Эти слова, «нам нужно поговорить», всегда меня пугали, они для меня звучат все равно как «не знаю, как тебе об этом сказать» или «надеюсь, ты к этому готова». Такие фразы практически всегда предваряют дурные новости: разрыв отношений, завершение рабочего контракта — в общем, проблемы, и в это краткое мгновение, что оставалось между его словами и моим ответом, мое тело напряглось от ужаса. Строя планы, мы с Леонардо исходили из предпосылки, что Анхелю я нужна, но в то мгновение у меня в голове мелькнуло, что есть ведь и другая возможность: он решил со мной порвать, решил остаться с итальянкой, и при этой мысли я почувствовала, что тротуар под моими ногами превращается в желатин. Ты даже представить себе не можешь, как дурно я себя почувствовала, и единственные слова, которые пришли мне в голову, — «Пойдем в парк». Да, именно так, потому что мне нужно было оказаться в публичном месте, на нейтральной территории, где присутствие людей давило бы на меня, уберегая от закатывания сцен — с моей стороны. Поверь, я и вправду могу вести себя крайне мелодраматично. С другой стороны, мне было нужно, чтобы и Анхель оказался на нейтральной территории и не чувствовал себя слишком уж комфортно во время нашего разговора. Кроме того, мне не хотелось идти к нему домой, где свежи воспоминания о Барбаре, расхаживающей по его квартире, словно у себя дома. Мало того что шлюха, так еще и наглая.
Анхель сказал, что мы можем поговорить, где мне угодно, и, не произнося больше ни слова, мы направились к парку. Выглядел он довольно нервно и время от времени бросал на меня взгляды, словно просил слова, испытывая желание начать говорить, но я не могла дать ему этого слова — все зависело от него. Когда мы оказались в парке, то назло ему я выбрала скамейку прямо напротив дома кустаря, где проходила та самая вечеринка. Спросила, нормально ли ему здесь, и он ответил, что выбор за мной. И мы сели, рядышком, я — глядя прямо перед собой и снова чувствуя жар его взгляда. Умирая от страха ровно до той секунды, когда мой ангел сказал, что любит меня, — да-да, он заявил, что очень меня любит, любит так, как давно уже никого не любил, что я на него обижена, и есть за что, но он сейчас все объяснит, и я должна его понять, потому что «Хулия, я же правда тебя очень люблю, люблю всеми потрохами». Я взглянула на него и не смогла удержаться — на глазах выступили слезы. Как тогда у Барбары, когда я сказала, что Анхель любит другую. К счастью, мы были в парке, на виду, в общем, понимаешь, что за разумные пределы сцена не вышла. Я вздохнула и отвела взгляд, снова уставившись перед собой. Анхель тоже вздохнул и сказал, что ему легко представить, как непросто мне поверить ему после того, как я столкнулась с Барбарой в его доме. Стоило мне услышать это имя, как я ощутила, что мне как будто в солнечное сплетение врезали: я закрыла глаза, и по щеке покатилась предательская слезинка. Он упал на колени возле моих ног, умоляя о прощении, заверяя, что сам мне все расскажет.
— Хотел бы я знать, что она тебе наговорила, эта итальянка, — сказал он, но я должна выслушать его версию, потому что все совсем не так просто, как выглядит на первый взгляд.
— Ты же меня обманывал, Анхель, врал мне… — вот что выдавила я, выплюнула с яростью, которая вспыхнула там, где чуть раньше я почувствовала удар. И тогда я открыла глаза и увидела отчаяние на его лице и глаза, блестящие столь же подозрительно, как и мои. Голосом тоненьким, как ниточка, он попросил меня выслушать его. Анхель — в парке, на коленях перед женщиной и чуть не плачет. Представляешь? Ему, казалось, на всех остальных было просто плевать, однако я подумала, что, окажись кто-то из моих учеников рядом, мне бы не слишком понравилось, если бы он стал свидетелем такой сцены.
— Нам лучше немного успокоиться, — сказала я, чтобы иметь возможность выслушать то, что он собирался мне сказать. Он согласился, опять сел на скамейку и заговорил.
С самого момента их знакомства итальянка названивала ему не переставая. Звонила, чтобы поздороваться, чтобы спросить о какой-нибудь глупости, и даже пригласила его на литературную вечеринку в дом писателя. Сперва он туда даже и не собирался; однако, как только узнал, что писатель пригласил и меня, тут же решил, что ему тоже нужно там оказаться, и он не жалеет, даже несмотря на то, что я, к его неудовольствию, весь вечер играла в домино, а ему самому тем временем пришлось терпеть болтовню Барбары. Бедняжка, не правда ли? Выходило так, что я прямо-таки толкала его в ее объятия. Именно в тот вечер ему пришла в голову эта идея: сдать ей комнату и тем самым заработать немного деньжат, но она отвергла его предложение. Притом что и ему, и его сестренке так нужны деньги! Я бы предпочла не прерывать его, однако литературная вечеринка Лео имела место после Первого мая, так что я была вынуждена напомнить ему, что к тому дню он уже был в отношениях с Барбарой. Врасплох я его не застала: он как будто ожидал этого вопроса, уже имея заготовленный ответ, или же, наоборот, ничего не ожидал и просто сказал правду. Сказал, что все верно: Первого мая он ходил с Барбарой на демонстрацию. Случилось так, что, как мне уже известно, в те выходные Дайани заявилась к нему в квартиру со своим очередным кризисом, и он решил отвезти ее домой и поговорить с отцом, но отец в тот день должен был вернуться только к ночи. Дайани просидела весь день запершись в комнате и, как Анхель ни настаивал, не пожелала выйти даже к обеду. Он уже порядком устал от своей сестренки, а тут как раз позвонила Барбара — предложила пойти с ней на парад и демонстрацию, потому что она никогда в жизни не участвовала в демонстрации, а ее страсть как это интересует. А потом, если он не против, они смогут выпить по пиву. Ну и, поскольку в тот день его явно ожидал малоприятный вечер из-за выкрутасов сестры, идея освежиться пивком ему понравилась, хотя и предполагала, что сначала придется пожариться под солнцем на демонстрации, да еще и в роли экскурсовода для туристки. Он сказал, что и сам не знает, почему раньше ничего об этом мне не сказал: просто был глубоко погружен в семейные проблемы, в первый момент просто позабыл, потом — как-то к слову не приходилось, ведь это мелочь, ничего не значащий эпизод. Просто-напросто вылетело из головы, ведь Барбара его совершенно не интересовала. А вот то, что произошло потом, сказал он, было вызвано уже совершенно другими причинами.
Анхель к тому времени уже давно решил отвезти Дайани в Сьенфуэгос, и когда обмолвился об этом отцу, тот сказал, что постарается раздобыть им билеты. Такие поездки были непростым делом и в лучшие времена: требовалось потратить день в очереди за билетами; но в 1993 году поездка туда уже приравнивалась к путешествию к центру Земли или к некой космической одиссее. Дурдом. Оптимальным способом было выйти на шоссе и ловить там попутный грузовик, который куда-нибудь тебя да доставит — в общем, ровно то, что я делаю, добираясь до Аламара, с той разницей, что Сьенфуэгос отсюда в двухстах километрах с хвостиком. С помощью отца Анхель мог бы избавить себя от большей части этих неудобств, проблема была лишь в том, что он не хотел, чтобы папочка решал каждую его проблему, — Анхелю хотелось предстать в глазах Дайани настоящим старшим братом, чтобы ободрить ее и показать, что они и сами, без папиной помощи, могут устраивать свою жизнь. Понимаешь? Поэтому он не принял предложение отца и решил, что сможет свозить сестру в Сьенфуэгос за счет собственных ресурсов, даже если придется везти ее на собственном горбу. Вот он и раздумывал, как бы это устроить, когда ему позвонила… ну конечно Барбара. Очевидно, мой ангел был чрезвычайно озабочен трудностями организации путешествия, потому что упомянул о своих заботах даже в разговоре с ней, а она и рада услужить — поскольку сама она в Сьенфуэгосе побывать еще не успела, а иностранцам дают напрокат машину — услуга в те времена запретная для аборигенов здешних земель, — то она возьмет легковушку, чтобы свозить туда Анхеля и Дайани, а он за это покажет ей город. Прекрасное решение, с какой стороны ни глянь, и Анхель, разумеется, без всяких колебаний согласился. «Но я совершил одну ошибку», — признался он. Он должен был сказать мне, что повезет их Барбара, но тут ему пришло в голову, что, быть может, мне это не слишком понравится. Он не мог толком объяснить причину, но некое предчувствие у него возникло. На это я ничего не сказала: он был прав, мне и вправду присутствие Барбары показалось бы очень странным, хотя я тоже не могла бы в точности объяснить почему.