Гавана, год нуля
Шрифт:
Эвклид чинил вентилятор у себя в комнате под звуки радио и, увидев мое лицо, тут же захотел узнать, что у меня случилось, только никакого желания говорить у меня не было. Откровенно говоря, я чувствовала себя так плохо, а музыка звучала так чудесно, что мне захотелось прилечь. Я устала. Ему это показалось странным, однако он смирился, и я растянулась на его кровати и закрыла глаза, слушая Рахманинова.
Анхель в прямом смысле слова меня опустошил. У меня был план действий, был проект, однако выход на сцену Барбары потянул за собой цепочку последствий, в считаные часы перевернувших мой мир. Знаю, что замешивать в дела эмоции — прямая дорога в хаос, однако знаю и то, что порой это неизбежно. А что я могла поделать? На столе передо мной оказался целый ворох карт, требовалось их разложить, навести порядок, но некоторые фрагменты откровенно противоречили друг другу. Слишком многие, честно говоря. К тому времени на руках у меня были сведения, полученные от Эвклида, Леонардо и Анхеля. Все они сходились в изложении истории реликвии, вопрос только в одном: у кого из них документ? Писателю удалось убедить меня в том, что не у Эвклида, однако, принимая на веру то, что первоначально к сближению со мной Анхеля подтолкнуло желание подобраться к Эвклиду, я снова вернулась
Мешанина из случайностей и умысла. Наша с Эвклидом встреча с Анхелем на улице, сближение с Анхелем, появление итальянки, приглашение Леонардо на вечеринку. В данный момент я не могла определить, что из этого случайность, а что — заранее спланировано. Кроме того, существовала еще одна деталь, в высшей степени тревожившая меня в рассказах всех троих: Маргарита. Как тайная рука под игровой доской. По словам Эвклида, именно она сообщила ему, что документ у Леонардо; Леонардо утверждает, что документ в руках Анхеля; а по словам Анхеля — он у Эвклида. Совершенство замкнутого круга. Если все они говорят правду, именно Маргарита — тот демиург, кто создал лабиринт, внутри которого все мы и движемся, хотя сама она находится за тысячи километров отсюда. Я уже ничему не могла найти сколько-нибудь разумных объяснений, а ты знаешь, как меня это терзает. Потеря ориентиров приводит меня в отчаяние, ведь я знаю, что во всем имеется своя логика, даже если мне она неизвестна. Всегда есть теория, которая может все объяснить, даже непредсказуемое.
Если послушать детерминистов, так Вселенная целиком и полностью подчиняется законам природы и определяется причинно-следственной связью. Все, включая мышление человека и его поступки. А раз так, то случайностям места нет. Это значит, что, имея сведения о ситуации А и зная законы, определяющие процесс перехода от А к Б, ситуация Б может быть предсказана. Если чего-то предсказать мы не можем, то это исключительно в силу того, что нам неизвестны законы, обусловливающие данный процесс. Незнание, а не случайность — вот что порождает необъяснимость некоторых ситуаций. Так считают детерминисты.
А вот в соответствии с теорией хаоса Вселенная управляется одновременно и порядком, и его отсутствием, то есть далеко не всегда реализуется какая-то предсказуемая и строго определенная модель. Некоторые системы, как, например, орбита вращения Земли вокруг Солнца, отличаются довольно предсказуемым поведением, вследствие чего они называются стабильными. Однако таких систем — меньшинство, потому что на самом деле в природе преобладают системы нестабильные, проявления которых могут быть хаотичными, и причины их беспорядочных и нерегулярных флуктуаций неизвестны. Возьмем, к примеру, погоду: дать точный прогноз на несколько дней вперед практически невозможно. И вот эта нестабильность, эти совершенно непредсказуемые отклонения не определяются знанием или отсутствием каких-то законов; не незнание наблюдателем причин побуждает считать беспорядочностью то, чего мы не понимаем, а само по себе наличие беспорядочности и то, как она проявляется: просто наступает, и все, в самый неожиданный момент. Почему? Потому что зависит от кучи разнообразных и довольно смутных факторов, которые и определят то, что некое малозначительное изменение в какой-нибудь точке планеты повлечет за собой значительные последствия на противоположной стороне Земли. Это то, что известно под именем «эффект бабочки»: взмах крыльев бабочки в каком-то далеком уголке планеты спустя некоторое время породит ураган совсем в другом месте.
Что-то в этом роде происходит и с нами: Маргарита — бабочка, махнувшая крылышками несколько лет назад, и теперь все мы оказались внутри урагана.
Маргарита-море-все-синей, Маргарита-бабочка, Маргарита-дерьмо.
Так, и в чем же заключается эффект Маргариты? И тут у меня словно глаза открылись — меня осенило. Я ведь тебе уже говорила, что всегда найдется теория, объясняющая все, в том числе и непредсказуемое, а я, клянусь, совсем не из тех, кому необходимо, чтобы два плюс два давали четыре, вовсе нет. Нет ничего менее точного, чем точные науки, уж поверь мне. Бертран Рассел определял математику как материю, где никогда не знаешь ни о чем речь, ни верно ли утверждение, — вот тебе и весь сказ. Мне не требуется, да и тогда не требовалось, чтобы все расчеты оказались абсолютно прозрачными; мне всего лишь нужно было не потерять направление и найти систему, которая мне хоть как-то объяснила бы происходящее. Для этого теория хаоса подходила как нельзя лучше, ведь она — и мне это стало ясно как раз в тот вечер — единственная способна предложить интерпретацию происходящего вокруг. Того, что Анхель переспал с итальянкой, а я сделала то же самое с Леонардо, что Эвклид лжет, что Дайани вознамерилась уехать из страны, что я сплю на диванчике в гостиной, что Маргарита играет с нами из своего бразильского далека и что все мы хором помешались на Меуччи. Все это не более чем игры хаоса. Маргарита — всего лишь бабочка, которая взмахнула крылышками некоторое время назад, еще одна случайность в системе, которая и сама по себе хаотична. Потому что наша страна погружена не во что иное, как в хаос. Бабочка взмахнула крылышками — и по ту сторону Атлантики рухнула стена в прекрасном городе Берлине, и постепенно эффект стал проявляться и в этой части мира, на этом Острове, где система нестабильна. Понимаешь?
Будет понятнее, если я скажу, что в соответствии с теорией хаоса Вселенная живет циклами: вслед за порядком приходит стадия беспорядка, и так без конца. Чтобы что-то эволюционировало, требуется некоторая степень нестабильности, поэтому именно в периоды отсутствия порядка, хаотические периоды, в системе и происходят изменения. Следишь за мыслью? Ну так вот, хаос имеет склонность прогрессировать, я хочу сказать, что он постепенно разрастается. Иногда имеют место незначительные события, которые вроде как ничего не означают, и мы их даже и не замечаем, однако же впоследствии их эффект постепенно увеличивается и становится все более заметным. Система, которая эволюционирует именно таким образом — хаотично, становится все более и более чувствительной к воздействию своего окружения. То есть что угодно, происходящее за ее пределами, может
До сих пор, как видно, хаос с одной стороны развивался, а с другой — усиливалось внешнее воздействие, и вот мы подходим к кульминационному моменту. Ясное дело, стакан наполнился, и мы достигли той точки, которая называется точкой бифуркации. Чпок, бабах, тарарах, пиф-па-а-а-а-а-а-аф! Именно здесь система, как бы она ни называлась, должна измениться. Э-во-лю-цио-ни-ро-вать. С этого момента открываются две возможности. Первая: вернуться в состояние равновесия, предшествующего слому, амортизируя или исправляя те изменения, которые успели совершиться. Вторая: позволить увлечь себя хаосу, пока он сам не начнет выстраиваться в некий порядок и не изменит ситуацию, в результате чего возникнет новая структура и также начнет эволюционировать. Что, с твоего позволения, вовсе не обязательно означает, что новое состояние окажется более благоприятным, нет, это всего лишь значит, что система, как бы она ни называлась, преобразуется в новую структуру, отличную от предшествующей. Улавливаешь?
Принимая все это во внимание, я пришла к выводу, что Куба на этапе ее новейшей истории прошла через две точки бифуркации. Первая имела место в 1959 году, когда сам хаос, в котором жила страна, спровоцировал революцию, которая изменила существовавший режим и установила — постепенно, на протяжении двух последующих десятилетий, посредством разных притирок, чисток, законов и изменений в общественном сознании — новую систему и тем самым новое общество, обладавшее ценностями, полностью отличными от ценностей предшествующей системы. В этом обществе я и выросла. Вторая точка бифуркации случилась в 1989 году, совпав с началом конца социалистической системы, когда наше общество снова изменилось. В тот момент правительство предприняло усилия, чтобы вернуть страну в состояние равновесия, предшествующее 1989 году, но это было невозможно. Бабочка вспорхнула в Берлине, и ураган стал неизбежен. Хаос медленно прогрессировал, обволакивая нас, меняя ценности, нарушая балансировку. Не знаю, понятно ли я выражаюсь. В 1987 году куриное яйцо было самым что ни на есть обычным делом, но в 1993-м мы имели право только на четыре яйца в месяц. Если до 1989 года диплом специалиста или инженера считался достижением и гордостью, то после 1993-го достижением и гордостью стало место продавца в валютном магазине или на бензоколонке, отпускающей топливо за доллары. И если до 1989 года Эвклид огреб проблемы после того, как однажды пригласил меня в бар «Лас-Каньитас» отеля «Свободная Гавана», то в 1993-м проблемы такого рода просто не могло возникнуть, потому что как для Эвклида, так и для меня, а также для всех, кто родился на этом благородном Острове, вход в отели был уже под запретом. Понимаешь, что я хочу сказать? Точка бифуркации 1989 года подтолкнула к новому обществу с другими ценностями — ценностями, которые были совершенно отличны от знакомых нам. Это было общество, которое стало создаваться в девяностых и которое все еще находилось в процессе формирования. К счастью, некоторые вещи хаос сам некоторым образом упорядочивал: мы уже могли входить в отели и питаться лучше, чем в начале девяностых. Но во всем остальном мы оставались там же, все еще плавали в этом подобии лимба, переходного состояния, которое все никак не кончается. Единственное, что было ясно, по крайней мере для меня, это то, что у нас меняются ценности, что они становятся другими. Я уже упоминала детский мультик, историю о скаредной свинье-копилке, которая разбивается вдребезги, пытаясь втиснуть в свою прорезь слишком большую монету, пока другие игрушки любуются радугой под фортепианный концерт Рахманинова. А ведь если бы эта история случилась сегодня, свинка-копилка уж как-нибудь да расстаралась, чтобы засунуть в себя эту монету, а другие игрушки не пялились бы на радугу, а прилагали все усилия к тому, чтобы продать фортепиано Рахманинова, который, знамо дело, уже давно подсуетился и покинул страну. Вот так, все просто: новое общество, новые ценности. Как тебе?
Только не думай, что мне хоть как-то помогли эти выводы — вовсе нет, но они несколько успокоили раздрай в моей душе, потому что все, абсолютно все, приобрело целостность, раньше мной не замечаемую. Если вдуматься, то это коллективное помешательство на Меуччи тоже началось в 1989 году, в год столетия со дня его смерти, по каковому поводу «Гранма» и разместила заметку, о которой рассказал мне Эвклид, а теперь вот, оказывается, и Анхель был с ней знаком. Леонардо и спрашивать не нужно, потому что он-то собрал по теме вообще все, и было совершенно невозможно, чтобы эту статью он пропустил. Но немного позже он сам пришел ко мне с подтверждением, и тогда я узнала, что именно с подачи «Гранмы» и Маргарита заговорила с ним о документе Меуччи. Другими словами, в точке бифуркации 1989 года Леонардо берется писать роман о жизни Меуччи с идиотской уверенностью, что само наличие оригинального документа, которым владеет его подруга, сделает из этой книги шедевр. А Анхелю в преддверии надвигающихся экономических проблем приходит в голову предложить жене продать документ. В то же время Эвклид, который уже давно проявляет интерес к принадлежащей его дочери бумаге, начинает беспокоиться о том, что статья может привлечь внимание других людей. Ровно с того момента все начинает меняться, эволюционируя до того состояния, в котором мы сейчас оказались.
Тем вечером я и не заметила, когда Рахманинов умолк, зато я знаю, что в какой-то момент открыла глаза и обнаружила, что в комнате я одна, а вокруг — полная тишина. По всей видимости, я задремала, что ничуть не удивительно, поскольку всю прошлую ночь я вертелась с боку на бок в гостиной нашей квартиры. Стало быть, убаюканная звуками фортепиано и погруженная в свои размышления, я даже не заметила, когда Эвклид вышел из комнаты. Помню, что я села на кровати и огляделась по сторонам. Сколько времени прошло, я не знала, но друг мой вышел, оставив меня здесь, в своей комнате. Несколько дней назад, когда я еще думала, что реликвия хранится у него, я посчитала бы, что мне представился просто шикарный случай, но сейчас все это было просто смешно. Что может хранить Эвклид? Если уж мой бедный профессор оказался способен своровать часть моего чертова диплома, чтобы заработать несколько грошей, то чего бы он только не отдал за возможность получить в свои руки оригинальный документ, свидетельство изобретения телефона? Он бы стал знаменит. Разве нет? И к нему уже следовало бы обращаться исключительно на «вы».