Гайдамаки. Сборник романов

Мушкетик Юрий Михайлович

— Я тронута, ваше величество, и навсегда запомню этот миг. Но мне не хотелось бы злоупотреблять вашим временем и вниманием. Я приехала, чтобы сообщить очень важные сведения о делах, свершающихся сейчас в России.

— Что, Карл успел взять Москву? Вряд ли. Мне бы доложили.

— Нет, Карл не взял Москву и не возьмет ее. Он завяз на Украине и вряд ли когда-либо оттуда вырвется. Время действовать.

— Но ведь на сторону шведов перешел гетман Мазепа со своим войском. А царь Петр все еще не решается дать генеральное сражение. Боюсь, что и не решится.

— Карл не вернется назад в любом случае — будет дано генеральное сражение или не будет.

Мазепа перебежал к шведам без войска, казаки ведут войну с Карлом. Его армия окружена. Сейчас самое время вновь вмешаться в дело и возвратить себе польский трон.

— Не знаю, не знаю, — сказал Август. — Дело весьма щекотливое. У меня другие сведения о положении на востоке. Возможно, Карл действительно испытывает временные затруднения, но говорить о поражении шведов еще слишком рано. Кроме того, если хотите, я временно отошел от европейских дел. Устал да и увлекли другие, не менее важные дела. Вот почему я не рассердился, что вы коснулись не слишком приятной для меня темы. Давайте поговорим о другом. Например, об удивительном вечере, подаренном нам с вами природой и богом. Сейчас я открою окно. Вдохните этот пьянящий воздух. Да кстати и о вине: вы его даже не пригубили…

— Вино прекрасное, ваше величество.

— Я предпочел бы, чтобы вы в минуты наших с вами встреч называли меня просто Августом.

— Увы, я никогда не решусь на такое.

— Но вы решились просить у меня аудиенцию.

— На то были веские причины. Поверьте, я хорошо знаю обо всем, что происходит на Украине. Вне зависимости от того, когда и где состоится генеральное сражение, Карл проиграл кампанию. Даже в случае, если он сумеет выиграть еще одну или две битвы. Кроме царских войск и казаков Скоропадского, против него воюет весь народ.

— Никогда не слыхивал, чтобы народ сам по себе, без приказа монарха или подстрекательства бунтовщиков, воевал против кого бы то ни было!

— Но у меня сведения: против шведов на Украине уже действует больше двухсот отрядов крестьян и казаков. Гетман Синявский готовится занять Львов. Его поддерживают не только поляки, но Львовская русская партия. Вы сейчас без труда могли бы двинуться к Варшаве и взять ее.

— Зачем?

— Это еще больше осложнило бы дела шведов.

— А для чего их осложнять? Они у шведов и без того сложны. Что же касается гетмана Синявского, то его успехи мне ни к чему. А тем более не по душе флирт с царем Петром. О русской партии во Львове и говорить не хочу. Сожалею, что в свое время не разгромил ее.

— Ваше величество, вы сейчас можете совершить еще одну роковую ошибку. Царь Петр — а он выйдет победителем — не простит…

— Мне не нравится разговор, — прервал гостью Август. — Судьба войны еще не решена, и я не знаю, кому из противников следует желать успеха. Самое лучшее, чтобы они оба да и все их войска, до единого человека, полегли на поле брани. Оба венценосных брата мне порядком надоели. И вообще, вы неучтивы со мной!

— Зато правдива, ваше величество.

— Говорить монархам правду в лицо — привилегия шутов. Только им это прощается.

— А вы уверены, что шуты пользуются этой привилегией сполна?

— Я предпочел бы прекратить разговор.

— Понимаю — это приказ. Но я готова поклясться вам в чем угодно, что лучшего часа для реванша у вас не будет.

— Мне неясна цель вашего визита, — твердо сказал Август. — Более того, не вполне понятно, кто вы сами.

— Ваша подданная…

— Бывшая подданная: я уже не король Польши.

— Но можете вновь

им стать.

— Оставим это… Вспомним о вине, о веселье, о земных радостях. Слово чести, пока что наша встреча доставляет мне мало удовольствия. Мне даже стали мерещиться кошмары. Что, если в будущем все женщины начнут вести себя так, как вы? Ударятся в политику, науки, торговлю… А то, чего доброго, решат служить в армии. Наденут кирасы, схватят в руки мушкеты… Страшно подумать! Большей скуки не могу себе представить!

Гостья поднялась. Август не стал ее удерживать.

Допоздна сидел курфюрст в своем кабинете. Перед ним лежал текст двух листовок на немецком языке, которые предполагалось напечатать в одной из типографий. Обе они были анонимны и сфабрикованы по распоряжению Флемминга, а Августу предъявлены на санкцию.

В одной листовке река Днепр в высокопарном стиле восхваляла молодого шведского короля, благодарила за избавление от неволи, обещала Карлу свою верность и покорность. Эта листовка была писана стихами. Правда, прескверными. И, даже не будучи докой в поэзии, Август запыхтел, читая неуклюжие строки. Одно высокопарное сравнение громоздилось на другое. Слишком часто мелькали слова «Северный Александр», «витязь славный и могучий» и даже «земной бог». Оплаченный рифмоплет явно переусердствовал в своей оде.

Вторая листовка, напротив, была сотворена наспех, сухим и корявым слогом. В ней со ссылками на достоверные источники говорилось о том, что Карл со своей армией погряз в болотах, что среди шведов усиливается дезертирство, прославленные полководцы никак не могут одолеть русских. Август подумал минуту, взял в руки перо и дописал еще несколько фраз о том, что гетмана Мазепу, перешедшего на сторону Карла, не поддержали рядовые казаки, которые теперь сами ведут войну против шведов.

Какую из листовок уместнее издать? Если первую, то что скажет царь Петр в случае, если швед действительно потерпит поражение? Если же вторую, то что скажет король Карл, если он все-таки победит?

— Черт бы их побрал! — рявкнул Август. — И того и другого!

На голос курфюрста прибежал камердинер:

— Вы меня звали, ваше величество?

— Нет… Впрочем, хорошо, что пришел. А теперь Фрейлиха ко мне.

Фрейлих хоть и был весельчаком, но все же, по возможности, старался пораньше ложиться спать. Что делать: работа у шута нелегкая, требующая отменного здоровья. А сон, как известно, первейшее дело в случае, если хочешь сохранить бодрость духа и тела. Поэтому Фрейлих тоже чертыхнулся, когда явились звать его во дворец. Он сдернул с головы ночной колпак, минут пять массировал ноющёе колено и входил в роль. Делал он это очень просто: вместо того чтобы стонать, он начинал понемногу хохотать. Одеваясь, уже смеялся во весь голос. Пред светлые очи курфюрста шут предстал свеженький, как огурчик, и веселый, как младенец, получивший в руки первую в своей жизни игрушку.

— Ты ведь сегодня курфюрст, — сказал Август. — Так ведь мы договорились? А до полуночи еще более часа. С какой же стати ты сваливаешь на меня свои обязанности?

— Я полагал, что свидание с приятной юной девой…

— Оно не было приятным! — буркнул курфюрст. — И я охотно уступил бы тебе привилегию беседовать с нею. Она занимается вовсе не тем, чем полагается заниматься женщинам. Кстати, вот две листовки. Прочитай их. Какую бы ты велел печатать? Хоть они и не подписаны, но и Карл и Петр могут рассердиться, узнав, что их отпечатали в Саксонии. Надо быть осмотрительным и сделать верный ход.