Газыри
Шрифт:
Естественность, с которой произошло дальнейшее не только вызывает у меня и нынче улыбку, но, кажется временами — всем нам дает надежду.
— Саидахмед Лорсанукаев, вайнах, — сказал, протягивая руку. Саид.
— О, свои! — обрадованно откликнулся Ирбек с милейшей своей улыбкой. — Прабабушка у нас была ингушка, Цурова… бандиты эти ингуши, ох, бандиты! В сорок втором отец подарил мне велосипед: не чудо ли по тем временам — кто-то из старых друзей привез ему. Поехали к Цуровым в Пригород, и пока они сидели, беседовали, у меня на улице велосипед этот тут же отобрали… бабушка возмутилась! Подняли чуть ли не весь район: Кантемировы не уедут, пока им велосипед не вернут! А кто-то кому-то уже успел перепродать его, привели, наконец, через
— Бандиты! — искренне радовался Саид. — Это точно, точно…
— Так и не отдали звонок, ты, Саид, представляешь? — смеялся Ирбек.
Я не удержался:
— Так с этим звонком в ссылку в Казахстан и уехали?
Оба они не обратили внимания на грустную шутку: сидели рядом, чуть не влюбленно глядели друг на дружку… наш Кавказ! Где столькое неразделимо переплелось, столькое одно в другое вросло. Как обычно над моей казачьей якобы внешностью черкесы посмеиваются: мол, наши у ваших ночевали, ым?
А тут уже и забыли о казаке вайнах с осетином, и уже не нужна им никакая «чересполосица», из-за передела которой столько-то, начиная с рокового восемнадцатого, с сабельной ингушской атаки на белый Владикавказ, пролито разноплеменной кровушки!
Пироги были — казалось, до того и не ел таких… С усмешкой над самим собой вспомнил, как однажды, только что приехав в Осетию, решил съесть пирог с сыром еще в гостиничном ресторане и как давился им потом… нет, братец! Совсем другое дело — пирог дружеский. Пирог братский!
В кабинет к Ряшину народу тогда набилось! Чуть ли не вся редакция собралась. И до сих пор — кого из тех, кто был на неожиданном празднике, устроенном Ирбеком, не встретишь, непременно скажет тебе: а помнишь, мол? Как вы к нам тогда с другом, знаменитым джигитом приходили? И как раз Саид был. Лорсанукаев.
Тогда, поглядывая на увлекшихся разговором «лиц кавказской национальности», я сказал Володе Ряшину, незаметно кивнув на Саида: какая-то у него в глазах глубокая такая печаль…
— Разве не о чем нынче чеченцу печалиться? — негромко сказал Ряшин. — Его совсем недавно брали в заложники. Чужой тейп. Бросили в подвал — услышал, кто-то хрипит. Еле разобрал в темноте: человек с перерезанным горлом. Начал бить в дверь, охранник появился: мол, в чем дело?.. А он: вы — не чеченцы. Даже человека зарезать не умеете! Передай своим, что мой род наверняка уже на подходе, и спросит с них еще и за это… и ты знаешь: с автоматами обложили село, Саида вернули и отдали большие деньги… так сказать, отступные. А он — блестящий журналист, был один из лучших в «Правде» собкоров… что, слушай, творится и когда это кончится? Саид нашей ориентации, он широкий человек, умница… ты не ощущаешь хоть иногда за все, что происходит, русской нашей вины?
Не то что иногда. Постоянно!
Как мы тогда с Магомедом Льяновым, будто сверяя мысли, говорили друг другу: главное сейчас — не прогнуться перед западом. Не потерять лица. На Кавказе этого не прощают!
Мы прогнулись. Мы потеряли лицо.
И чуть ли не разом потеряли вместе с этим почти все то, что героические наши предки веками завоевывали не только грохотом самого страшного в то время оружия — пушек, не только шашкой и личной храбростью, но — открытостью своей и справедливостью в дни мира, верностью давним традициям предков, которые мы так поспешно променяли на общечеловеческие ценности.
В который раз убеждаешься в точности чеченской пословицы: идя на запах шашлыка, не забреди туда, где клеймят ослов!
Такие пироги.
Как привыкли о грустных делах говорить мы по-русски.
Генералы собачьих стай
Теперь уже давно, два десятка лет назад, погиб наш младший сын Митя. Ранней осенью они шли после уроков
Среди мучительных раздумий тех лет особенно часто посещало меня воспоминание о том, как мы с женой впервые привезли сынишку в Москву: показать врачам. Однажды после наполненного для нас тревогами и суетой, а для него — сказочными видениями дня мы зашли перекусить в уютное и недорогое тогда кафе «Охотник», что на Тверской, меж площадью Маяковского и Белорусским вокзалом, и после ужина, когда Митя протянул номерки важному гардеробщику, тот с чрезвычайно серьезным видом снял с вешалки новенькую офицерскую шинель с золотыми погонами и шитыми на них крупными звездами и слегка наклонился над мальчиком: «Прошу вас, молодой человек!» Митя, которого дедушка, отставной подполковник, давно уже научил различать воинские звания, вспыхнул радостным изумлением: «Вы думаете, я уже генерал!?» — «Нет еще? — удивился гардеробщик. — А я гляжу, такой спокойный, такой умный мальчик!»
Сколько Митя об этом потом вспоминал!.. Как вдруг начал стараться шутливым словам подобревшего к вечеру после рюмки-другой пожилого волшебника соответствовать!
Спасаясь от нестерпимой боли, я тогда написал рассказ «Генералы мира» — о том, что не все непременно становятся солдатами жестокой войны… Как знать? Может, нашему спокойному и терпеливому, нашему и действительно умному мальчику удалось бы стать генералом мира?
Но время в России переломилось, оно обрушилось, как рушится гигантский мост в будущее, и больше остальных пострадали при этом дети, как раз они. Не их ли нам в первую очередь и спасать?.. Но государство, словно один давно запродавший душу сатане, один заливший глаза, чтобы приглушить остатки совести, мародер, принялось отнимать у них последнее… нет?
Позвонил на днях давнему товарищу, известному писателю Николаю Воронову, с которым кроме прочего связывает общий интерес к пролетарским городам: он вырос рядом с Магниткою и долго потом на ней работал; меня мой десяток лет в Новокузнецке навсегда, будто нарастяжку, приковал к сибирским стальным гигантам: Кузнецкому комбинату и Запсибу. Разговор с другом начался было с обычного — как, мол, ты?.. А ты как? — но почти тут же Коля горько вздохнул и без предисловий сказал: «Общие наши дела очень плохи!.. Может быть, мы даже не отдаем себе отчета, насколько плохи. Я тут беседовал на днях с одним серьезным специалистом по детству, как говорится, он медик по образованию, бывший тренер, а нынче крупный спортивный деятель, один из организаторов юношеских игр, которые сейчас проводит Лужков, и знаешь — что он? Он говорит, что детишки, которые съехались в Москву из провинции, не то что чуть не поголовно худосочны — у них малокровие, ты понимаешь?.. Ребятишки в нашей провинции попросту недоедают… Мы, говорит, хотели было подкормить их уже в Москве, но многие оголодали настолько, что интенсивно это делать нельзя — может обернуться для них бедой…»
Как в войну!.. Как зимой сорок третьего, когда вслед за освободившими нашу станицу изморенными, израненными бойцами к нам нагрянули на своих «стударях», на новеньких американских «студебеккерах», морские пехотинцы, отъедавшиеся перед броском на Туапсе и Новороссийск. Ножами, которые через несколько дней они будут всаживать в шею или в живот, они курочили консервные банки с тушенкой, пластали бекон, кромсали хлеб, надрезали большие пакеты с яичным порошком и нарочно веселыми голосами, но которым даже мы, малышня, угадывали, что скоро все это им будет совсем не нужно, они приглашали, они настаивали, — мол, налетайте, бойцы, налетайте, богатыри! — а бабушка бегала по комнате, вырывая у нас из рук все это неожиданное богатство: — Внучеки, не сразу!.. Внучеки, помрете — ни-зя!..