Генерал Деникин
Шрифт:
Антон Иванович вложил душу и дарование в свои «Очерки», которые можно назвать и учебником по истории, потому что эти неторопливые пять томов философичны. В них ярко звучит авторское «я», оно самобытно, Деникин мыслит вслух. Он исповедально делает то, к чему призван любой писатель в своих книгах, в своей сверхзадаче – выяснять отношения с самим собой. «Очерки» объемны из-за густоты фактов, но они не многословны, как бывает, ежели дилетант пытается «расшифровать» его чувства, пересказать переживания. Школа журнала «Разведчик» отменно послужила Антону Ивановичу.
Жаль, что российский читатель пока познакомился с полным изданием только двух первых томов «Очерков», которые уже давно не переиздаются. За их публикацию когда-то
В то же время, книга «Русская военная эмиграция 20-х—40-х годов», изданная в 1998 г. под эгидой ФСБ, СВР, а также Института военной истории Министерства обороны Российской Федерации, ставит в шестерке «ряда серьезных, заслуживающих внимания работ», опубликованных «за прошедшие почти 80 лет за границей», «Очерки Русской Смуты» А. И. Деникина на первое место.
Последний, пятый том «Очерков» был опубликован берлинским издательством «Медный Всадник» в октябре 1926 года. В начале того года Деникины переезжают во Францию – Мекку русской и белой эмиграции.
О начале своей жизни во Франции Антон Иванович написал 17 мая 1928 года в письме к генералу А. М. Драгомирову, возглавлявшему Особое совещание, потом «приговорный» Деникину севастопольский Военный совет, позже – ближайшего помощника П. Н. Врангеля:
В 1926 году весною мы переехали во Францию. Житие наше началось невесело – жене с места пришлось подвергнуться операции. И, вообще, эти два года, как и предыдущие, прошли для нее в постоянном недомогании. Меняем врачей, системы и режимы, а толку мало. Я и Марина не болеем, слава Богу. Живем мы оседло в Ванве. Это – не совсем трущоба, как Вы полагаете. Ване – пригород Парижа, от нас до парижского вокзала Монпарнас всего 10 минут езды по железной дороге. Жена научилась делать шляпы, я продолжаю писать– труд, по беженским условиям, оплачивающийся хуже, чем заводской. Очередная работа моя – очерки жизни и быта старой армии. Необходимо один из очерков посвятить памяти М. И. Драгомирова. Если Вы мне поможете материалами, буду благодарен.
Марина растет и учится очень хорошо: во французской школе идет первой.
Собственно, в Ванве мы живем в общем семь месяцев в году. На лето квартиру свою сдаем и переезжаем в деревню, дешевле и полное благорастворение воздухов. Зовут нашу деревню Камбретон. Живет в ней постоянно поэт Бальмонт, летом – Шмелев, так что, как видите, писательская братия представлена густо.
Во Франции здоровье Ксении Васильевны расстроилось, но ее супруг, привыкший к своей болезненной покойной матушке, не унывал, да и жена, как видно, поправится и возьмется за изготовление шляпок. Но до этого, как и успехов Маринки Деникиной в школе, были другие «дела в шляпе».
В конце 1924 года генерал Врангель отдал приказ о создании Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) во Франции, Бельгии, Германии, Австрии, Венгрии, Латвии, Эстонии, Литве, Болгарии, Турции, Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. – Югославия), Греции и Румынии. Отделы РОВС в этих странах сплотили бывших офицеров и участников Белого движения. Врангель, живший в Сербии, стал председателем РОВСа и монархистски вошел в подчинение к бывшему Верховному главкому Российскими императорскими армиями великому князю Николаю Николаевичу.
Вокруг Николая Николаевича Романова, жившего во Франции, группировались широкие круги эмиграции, под его именем они старались объединиться в национальную силу. Когда в 1923 году обсуждалась кандидатура великого князя на руководство русским национальным движением, Кутепов, помощник главкома Врангеля, спрашивал в письме о том суждение Деникина. Тот так потом комментировал взаимоотношения с Кутеповым на эту
«Я ответил: Николай Николаевич пользуется популярностью. Это – знамя, которое надо хранить на почетном месте. Но если он выступит официально, то ввиду современной международной обстановки и отсутствия крупных средств и возможностей ничего серьезного ему сделать не удастся. А годы бездеятельности набросят тень и на популярность, и на авторитет. По этому же вопросу у меня хранится переписка с митрополитом Антонием, который, невзирая на глубокое политическое расхождение, питал всегда ко мне расположение. Я не привел им тогда еще один мотив. Н. Н. в силу традиций своего рождения, воспитания, всей своей жизни мог идти только с определенным кругом сотрудников, который (я не говорю об отдельных личностях, а о круге людей и идей), на мой взгляд, был уже обречен.
И вот «знамя» поднялось. Ринулись к нему «знаменосцы», которые, как древние жрецы, про себя не очень-то верили в своих богов, но при народе воздавали им почести и того же требовали от народа, пока это было для них выгодно…
Через некоторое время в письме Кутепов сообщил мне, что Н. Н„относясь ко мне с большим уважением, хотел бы увидеться со мною и поговорить по многим важным вопросам. Я был поставлен в трудное положение. Разговор мог быть об общей политике и деятельности Николая Николаевича, а также об Общевоинском союзе и, в частности, о Врангеле. По первому вопросу я мог только сказать, что по совокупности обстоятельств я не верю в положительные результаты миссии, взятой на себя Николаем Николаевичем, вернее, навязанной ему определенными кругами. Но помимо личной обиды Н. Н. такое заявление вносило бы сомнение в его душу, а я придерживался правила – не мешать никому, кто желает бороться за Россию… По второму вопросу ввиду деликатного своего положения в отношении Врангеля я не хотел говорить вовсе…
Я уклонился от свидания, совершенно искренне объявив Кутепову мотивы. Как было передано Николаю Николаевичу, не знаю. Но сознание, что отказ от свидания мог быть воспринят им как личная обида, тяготил всегда мою совесть, тем более что к Н. Н. я относился с уважением».
Деникин и во Франции продолжал держаться подчеркнуто в стороне от деятельности своих бывших боевых соратников. Но бравый Кутепов не мог сидеть сложа руки, как это пристало обдумывающим свои будущие произведения писателям. В марте 1924 года его освободили в Сербии от должности помощника Врангеля, Александр Павлович прибыл в Париж в распоряжение великого князя Николая Николаевича. Здесь генерал организовал боевой отдел РОВСа для подрывной, террористической работы в советской России.
Монархист Кутепов никогда и нипочем не уклонялся от своих убеждений. Например, в февральские революционные дни 1917 года в Петрограде стал широко известен унтер-офицер Т. Кирпичников – один из главных инициаторов восстания Волынского полка. Февралист генерал Корнилов, назначенный Временным правительством командующим войсками Петроградского округа, вручил этому унтеру за «ревподвиги» Георгиевский крест. Но в 1919 году данный унтер попался добровольцам генерала Кутепова. Тот хорошо помнил свой рейд по питерскому Литейному и беспощадные бои с теми самыми волынцами. По приказу Кутепова бывшего унтер-офицера Кирпичникова немедленно расстреляли.
Лейб-гвардеец Кутепов был, так сказать, монархическим воплощением черт характера либерала Деникина. Александр Павлович, с боевыми крестами на груди, носил также, как Антон Иванович, «рыцарски» подкрученные усы и бородку клином, хотя и смоляные, долго не седеющие. Впрочем, этот стиль был и у антимонархиста Маркова, вообще любим императорскими офицерами. Прямым взглядом широко поставленных глаз Кутепов очень походил на Деникина, он был предельно прямодушен. Поэтому, несмотря на размолвку в Новороссийске с устройством частей в эвакуацию, Деникин и Кутепов остались в эмиграции самыми лучшими друзьями из белогвардейских генералов.