Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Праздник продолжался три дня, и пороха в салютах было израсходовано более чем в самой баталии под Варшавой.
Из Тикотина монархи пожаловали в Гродно, где фельдмаршал Огильви вывел на смотр 45 пехотных батальонов и 6 драгунских полков, кои он все же «отбил» у Меншикова.
— У вас превосходная пехота, камрад! — весело повернулся к царю Август. — Имей я эти батальоны в прошлом году под Варшавой, мы ни за что не сдали бы шведам столицу.
— Что ж, дела отзывают меня ныне в Москву, и я оставляю всю свою армию под вашу команду, брат мой! Соединив
— Добавьте к тому еще шляхетскую конницу, которой можно навербовать сколько угодно, были бы деньги! — Жадный огонек зажегся в выпуклых, с красными прожилками от многодневного пьянства глазах Августа. — Если дадите мне по-братски еще одну субсидию в триста тысяч талеров, я обещаю выставить в поле двадцать тысяч польских гусар!
— К чему? У меня стоят в Бресте 15 тысяч казаков. Чаю, они не хуже шляхетской конницы! — презрительно фыркнул Петр, которому до смерти надоели беспрестанные просьбы друга и союзника о субсидиях.
Ведь целый месяц, пока Петр был в Гродно, Август буквально стенал о деньгах. Перед Меншиковым круль даже заплакал, чем так растрогал светлейшего, что тот сразу отвалил королю несколько тысяч червонных из своего пухлого кошелька. Август на время успокоился, и Петр смог, избавившись от навязчивого друга, спокойно объехать Гродно, где восстанавливался старый замок, а вокруг предместий насыпались земляные бастионы. Как в свое время, после конфузии под Нарвой, царь крепил Новгород и Псков, так он укреплял теперь Гродно. Крепость запасалась на зиму провиантом и фуражом, словно Петр готовился к долгой осаде.
— К чему, брат мой, эти земляные работы? — пытал вечером Петра в баньке, сооруженной на берегу Немана, король Август. — Ведь зима не за горами, а зимой даже швед не воюет!
— Береженого Бог бережет! — рассмеялся Петр, лежа на верхнем полке, и оттуда скомандовал Меншикову: — А ну поддай-ка парку, Сашка!
Александр Данилович плеснул квасок, и от поднявшегося горячего пара король как очумелый метнулся в предбанник, где сидел уже и Огильви. Фельдмаршал в царскую баньку заходить боялся.
— Что русскому здорово, то немцу — смерть! — весело скалил зубы Алексашка.
— Будет скалиться! — поморщился Петр. — Скажи лучше, стоит еще швед под Варшавой аль нет! — Петр блаженно покряхтывал под березовым веником, которым его охаживал светлейший.
— Куда ему деться, мин херц! Все лазутчики в один голос твердят: швед стал на винтер-квартиры. Зачем Каролусу по декабрьским морозам в поле ходить! Даже швед мерзнет! — твердо заверил Данилыч.
Но только после того, как выпал глубокий снег и дороги замело сугробами, царь решил, что Карл XII и впрямь прочно стал на зимние квартиры, и 7 декабря 1705 года отбыл из армии в Москву.
Перед отъездом он вызвал к себе Михайлу Голицына и сказал доверительно:
— Вот что, Михаил… я командую преображенцами,
И когда Голицын склонил голову, Петр обнял его, поцеловал троекратно. Сказал глухо:
— Запомни, от тебя многое в сем лагере зависит. Прощай!
С отъездом царя черная кошка, давно пробежавшая между Огильви и Александром Даниловичем, сразу замяукала. В Москву полетели взаимные кляузы.
Правда, по всей форме, командующим над войском царь поставил своего дражайшего союзника короля Августа и вручил Огильви и Меншикову свой указ, что «все войско в небытии вручаю его королевскому величеству польскому, которому извольте быть послушны, как нам, во всех делах и указах».
Однако ни Огильви, ни Меншиков не собирались послушно подчиняться чужому королю, у которого и войска-то в Гродно было все ничего: шестьсот саксонских драбантов. Польская же конница давно ушла в Краков.
Огильви, у которого под началом было 45 батальонов пехоты и 6 драгунских полков, с чужим королем обращался еще более или менее снисходительно, а Меншиков со своими драгунами вообще ушел в Тикотин и оказался без королевского призора.
Драгуны Меншикова по варшавской дороге снова дошли до Вислы и, казалось бы, следили за всеми маневрами шведского короля, стоявшего у Варшавы. В декабре 1705 года Александр Данилович бодро сообщил царю: «Неприятель, как по здешним ведомостям слышно, в прежних местах обретается». Отправив письмо, сам Меншиков отбыл в Пултуск, где весело отпраздновал Рождество.
«Зело повеселились при довольной стрельбе из пушек без опасения, понеже хотя некоторые из Гродни через письма по польским непостоянным ведомостям (которым отнюдь верить не надлежит) нас и тревожили, однако же мы, будучи в Пултовску (и в 4 милях от Варшавы), никакой противной ведомости не имели, и все здесь, слава богу, смирно», — уведомил он Петра I.
Даже в начале января 1706 года Меншиков беспечно шутил в новогоднем письме к дарю: «Изволь, Государь, как сестру свою, так и прочих обнадежить, чтоб они не печалились: понеже мы здесь никакой страсти не имеем и пребываем всегда в веселии».
А между тем, пока генерал от кавалерии, а вместе с ним и все его полковники пребывали в новогоднем веселии, Карл XII ночью перешел замерзшую Вислу и с двадцатитысячной армией скорым маршем пошел на Гродно. Меншиков не только упустил неприятеля, но и бежал от него с крайней поспешностью. На варшавской дороге в Гродно шведы не встретили ни одного русского драгуна. Меншиков отвел свою конницу прямо в Минск. Потому появление шведов было полной неожиданностью не только для Меншикова, но и для Августа II, и фельдмаршала Огильви.