Гений романтизма. 220 лет Александру Дюма
Шрифт:
На страннике за короткое время пребывания в сакле Курбана смертельные раны, увечья заживали как на собаке. В таком состоянии по вечерам босиком умудрялся отправляться еще в лес на охоту без какого-либо оружия. К изумлению жителей, возвращался то с куропатками, то с зайцем-русаком, то с косулей.
Глубокая ночь. В сакле Курбана спала вся семья. Бодрствовали только часовые в коридоре, во дворе. Странник за дверьми комнаты тоже спал или притворялся спящим. Когда стражники, согретые тулупами, незаметно для себя заснули, странник – научился в последнее время – бесшумно снял запоры с дверей, вышел наружу и исчез в темноте.
Вернулся в саклю только через сутки. Глаза его странно блестели, был грязен, исцарапан. Никого не замечая,
Съел три чурека из тандыра, опустошил казан мясного супа. Глаза еще голодно рыскали по полкам хозяйственной комнаты. В шкафу увидел редьку. Откусывая, съел ее целиком. Сверху добавил полказана вареной картошки. Голодные глаза просительно остановились на лице хозяйки. Та поставила перед ним еще один каравай хлеба, круг сыра. Он их тут же проглотил. Все это сверху залил трехлитровым горшком холодного айрана. После всего этого просительно смотрел в глаза хозяйке: не угостит ли еще чем-нибудь?
С этого дня он к вечерним сумеркам систематически стал исчезать из сакли. Ускользал от самой бдительной стражи. Если через двери не получалось, каким-то образом уходил через окно. Исчезал как серая тень. Возвращался как тень, иногда через двое, трое… пять суток.
Куда он уходил, кого искал, с кем встречался? Никто не ведал. Пытались за ним следить, но у него было звериное чутье. Чувствуя, что за ним установили слежку, следы путал так, что его теряли даже самые опытные охотники. Вечером бесследно исчезал, а рано утром его находили в постели.
Зима была в разгаре. А странник на себя, кроме холстяной одежды, которую дал хозяин, ничего не надевал. И всегда оставался босым. Новую, чистую чуху, которую дали, пренебрежительно отбросил в сторону. Создавалось впечатление, что его узловатому, скрюченному, как у волка, туловищу, лапам сложно было выносить неудобство одежды, обуви. От любой обуви отказывался.
Между тем опытные охотники не переставали преследовать волчицу, которая теперь каждый вечер приходила к дубу и выла. У волчицы было феноменальное чутье. Как только за околицей аула появлялись всадники, пешие люди с оружием, тенью скрывалась в лесу. Охотники знали: в лесу есть много подземных гротов. Вероятно, скрывалась там. Сколько ни пытались, не нашли.
Жители аула были поражены образом жизни, нечеловеческим поведением странника. Перед ним в страхе дрожали собаки. Люди, животные не только его смертельно боялись, но и с ужасом в глазах покидали то место, где он появлялся.
Стражники, приставленные к страннику, стали замечать, что с некоторых пор он не так пугается ночного появления волчицы. Он не только перестал бояться, но начали его замечать в обществе волчицы. А когда под дубом к вою волчицы присоединился еще вой странника, в том, что они действуют заодно, уже никто не сомневался.
Очевидцы утверждали, что странник каким-то образом чувствовал появление одноглазой волчицы под дубом. К этому времени он тенью ускользал из сакли. Под дубом становился на четвереньки, всем телом начинал странно дергаться. Было заметно, как у него на загривке начинала расти шерсть, такой же шерстью покрывались ноги, руки. Кисти, ступни выворачивались, растягивались, становились узловатыми, когтистыми. Так он оборачивался в волка. Оборотень, заискивающе скуля, с зажатым между задних ног хвостом, бочком приближался к волчице. Ложился у ее ног с поднятыми лапами, доверительно подставляя ей уязвимые части тела. Если волчица его принимала без злобы, тогда поднимался на лапы, начинал вокруг нее раболепно делать пробежки. Приподняв лапы, поджав хвост, льстиво скулил. Как только волчица на него обращала внимание, становился на четвереньки. Не приближаясь, не отдаляясь, пригнув голову, покорно надолго замирал.
Когда волчица начинала выть, задрав морду кверху, присоединялся к ней. Иногда их вой не умолкал до рассвета.
А с некоторых пор странник стал отправляться с волчицей на охоту. С охоты возвращался то с тушей горного козла, то косули, то с огромными кусками медвежатины.
Но неожиданно случилось то, чего больше всего остерегался Курбан, боялись жители. С некоторых пор со дворов, из овчарен, курятников стали исчезать собаки, овцы, куры…
Жители аула в облике странника, во всем строении его тела, в кривых, вывернутых ногах, в длинных, с крючковатыми пальцами, руках, в поведении стали замечать черты, нехарактерные для обычного человека. Его удлиненное, с впалыми щеками, лицо, начиная с впадин глаз, было покрыто густой рыжей растительностью. Из-под рыжих густых бровей к вискам, прыщеватым щекам тянулись зигзагообразные бороздки, оставленные на его физиономии какой-то страшной когтистой лапой. Такие же бороздки тянулись от углов рта к длинным ушам, покрытым рыжеватой растительностью. На грубом лице с тонким продольным разрезом от уха до уха красовался выпяченный огромный рот с тонкими губами, откуда наружу выступали коричневые клыки. Самые глубокие морщины, начинающиеся на узком лбу, образовав бороздки над бровями, зигзагами уходили к уродливым щекам. Морщины по щекам узлами устремлялись в густую растительность, прикрывающую верхнюю и нижнюю губы, оттягивая, выпячивая их, делая похожими на пасть волка. А кончик длинного, с какими-то наростами, крючковатого сизого носа, берущего начало от основания низкого покатого лба, свисал сверху вниз, чуть ли не влезая в выступающую пасть. Серая верхняя волчья губа то и дело западала в беззубый рот, откуда обильно выделялась слюна, которая длинными нитями свисала на торчащий вперед, покрытый рыжей шерсткой подбородок. Из-под рыжих бровей, метелками растущих на покатом лбу, за гноящимися веками без следов элементарной растительности смотрели круглые мутные глаза. Они светились каким-то холодным магнетизмом. Из его глаз исходила неуемная, нечеловеческая сила, будоражащая сердца людей.
Бывалые охотники, понимающие язык зверей и птиц, когда странник начинал что-то бормотать, терялись в догадках, что же он хочет им передать. С его свисающего из пасти языка слетали звуки, непохожие ни на мяуканье дикой кошки, ни на скулеж волка.
Странник если и общался, то только жестами с хозяйкой дома, которая его кормила. К ней привязался, как волчонок к матери. Только ее слушался, только ей подчинялся, только ее боялся. Когда странник начинал что-то объяснять хозяйке в присутствии женской части семьи, своей нечленораздельной речью он всех пугал. И дочка, и невестка, и внуки с внучками пугливо прятались от него. Странные были те звуки, до того странные, что малые дети со страха теряли дар речи. Собаки, услышавшие его странное нечленораздельное мычание, начинали с перепугу мочиться под себя. А у домашних животных от страха подкашивались ноги.
У Курбана с некоторых пор из курятника стали пропадать куры, из кладовой – вяленое мясо, мука, крупа. Мужики аула на годекане, женщины на роднике тоже стали жаловаться, что по ночам у них крадут кур. Стали пропадать овцы, козы… Жители аула недоумевали: если с их помощью Курбан кормит странника лучше любого члена семьи, тогда зачем тот обкрадывает его и остальных в ауле? Волки и то на своей территории не занимаются мародерством, другим волкам не дают разбойничать. Если странник занялся кражей кур, овец на своей территории, что его к этому подталкивает? Если вор не он, то кто? Неужели одноглазая волчица?! Но она на месте кражи должна была оставлять отпечатки лап.
Теперь странник стал уходить из аула часто и надолго. Куда, босоногий, уходит в зимнюю стужу, с кем встречается, это было тайной для всех. Жил как оборотень, исчезал как оборотень, появлялся как оборотень…
Тем временем отношения между странником и членами семьи Курбана портились день ото дня. Они доходили до кипения.
Семья в панике. Мука, другие продукты питания, заготовленные всей семье на зиму, заканчивались. Запасы вяленого мяса, картошки давно иссякли. А муки в ларе оставалось на неделю. На это жаловались и другие хозяйки. Курбан переживал, не ведая, чем до нового урожая будет кормить семью.