Гений романтизма. 220 лет Александру Дюма
Шрифт:
Дуб за свое многовековое существование стал свидетелем множества падений, поражений, незабываемых героических свершений здешнего племени. Нашествия иноземных полчищ, межродовые кровавые столкновения, природные катаклизмы, измены, предательства – чего только за свой век не видел дуб! На его испещренном морщинами лике кривые сабли гуннов, хазар, персов, турок, арабов, множества северных степных племен, двужильный меч Хромого Тимура, пика Батыя, пушки, пищали Надир-шаха оставляли немало кровавых отметин. Дуб за свою жизнь увидел немало кровопролитных войн, смертельные лики черной чумы, оспы, убивающих целые аулы, нескончаемые межродовые столкновения. Дуб
На старого великана с верховий гор, низин степей не раз обрушивались грозы, метели; с прикаспийских пустынь – смерчи, шквальные ветры, которые истязали его, откалывали, срывали с него могучие ветки, сбрасывая в бездонные ущелья.
Накануне могучий дуб вновь стал свидетелем небывалого природного катаклизма в горах – с громом, молниями и градом. В ту грозу дуб был совсем измучен. Его могучее тело, казалось, как магнит к себе притягивало все молнии, обрушивающиеся с небес. Ударами молний от дуба были отсечены все сохранившиеся после предыдущих побоищ ветки. Напоследок молнии не пощадили и стержневые разветвления дуба, раскололи их, раскромсали, превратили в торчащие кровоточащие рогатины. Теперь дуб смотрелся огромным четырехпалым великаном-калекой.
Ураганный ветер, в конце осени – начале весны, как правило, бушующий на вершинах Джуфдага, методически налетал на горное плато с дубом, добивая его, срывая оставшиеся ветки, оставляя на дряхлеющем теле гноящиеся язвы.
Лютые январские морозы, летний палящий зной выжигали то, что от него осталось. Но могучие останки дуба, кровоточащие рогатины, обрубки культей, корни почему-то, наполовину отмерев, всё еще держатся, всё еще цепляются за жизнь. Старый великан наперекор судьбе все еще стоит на страже своего аула.
Со дня рождения дуба до его возмужания, физического становления, старости прошли тысячи лет. За это время в ауле сменилось не одно поколение людей, менялись времена, нравы, религии. А старый дуб, покрытый рубцами, язвами, отражая натиски огня и грома с небес, с плато грозя врагу своими огромными культями, в дряхлеющем теле все еще бережет старческий дух. Он все еще могуч и величественно стоит на макушке горы. Стоит, как страж, как Божье напоминание враждебным силам, которые на жителей аула наслали невиданные доселе беды и испытания. Величественный дуб стоит как олицетворение мужества, стойкости, как напоминание с Небес грядущим поколениям, что любое людское преступление, свершенное на этой земле, записывается Небесами и не остается без возмездия.
Старый, больной дуб – немой судья страшного преступления, свершенного в ауле странником приютившим его жителям, выкормившим, вырвавшим его из когтей смерти. Дуб остался жив как напоминание об ужасном преступлении, свершенном человеком, спасенным аулом. Дуб подобен судье судного дня.
Никто в ауле не ведает, сколько лет исполнилось старому дубу. Там его почитают праотцом, ангелом-хранителем, стражем, охраняющим их покой от напастей небес, злых козней земных и потусторонних сил, коварства людей. Дуб стоит на пороге аула, на самом видном месте, привлекая к себе взоры небесных и земных сил, жителей соседних аулов, взоры друзей, недругов. Тайну, сколько лет дуб-великан сторожит, живет, сколько времени поит жителей аула своей живой водой, струящейся из огромного брюха, откроет
И сегодня жителей аула, как их древних пращуров, волновали одни заботы: о сохранности племени, пропитании, здоровье. Земледельцы в суровых условиях гор сеют и выращивают хлеб. Животноводы разводят домашний скот, доят коров, молоко перерабатывают в масло, творог, простоквашу, айран. Женщины прядут пряжу, ткут ковры, сумахи, паласы. Из года в год рождаются, взрослеют дети. Седобородые аксакалы, досказав внукам сказку о прошлом, настоящем своего племени, уходят в мир праотцов. На их место приходят сыновья, внуки, правнуки. Они взрослеют, влюбляются, женятся, выходят замуж, разводятся. Словом, жизнь в ауле течет своим чередом. Дуб, как вечный страж, стоит на своем месте. А бесконечная круговерть Вселенной, как заведено со дня сотворения мира, делает виражи в текущей, вновь рождающейся жизни.
В ауле, как было заведено веками, завещано предками, все бы шло своим чередом, не меняясь, если бы неожиданно в его привычную круговерть не вмешались инородные, колдовские силы. Они нарушили ритм жизни аула, его круговерть. И колесо времени повернулось вспять.
Аул сполз со своей вековой оси, жизнь жителей пошла под откос.
Странник третьи сутки скитался по горам. Уходил от возмездия преследующих врагов. Ночевал где попало: в пещерах, звериных норах, в подземных гротах, дуплах деревьев. Наконец ночью, озябший, обессилевший, голодный, истекающий кровью, дополз до седловины горы, над которой высится могучий дуб.
Он полз туда на журчание воды. У него было звериное чутье. Его ухо, воспаленный мозг улавливали малейшее движение вокруг: дуновенье ветра, плеск воды. Его привлекло журчание родника, доносящееся из-под корней могучего дуба. Мучила жажда. Странник приподнялся на руках, прилагая огромные усилия, из последних сил подполз к роднику.
Родник спрятан в паутине гигантских корней, которые на весу держат огромную каменную глыбу. Из ее расщелины струится вода. Еще немного усилий – и странник окажется у горнила живительной влаги. Но он ослаб, еле дышал. Кровоточащие руки подкашивались, из рук и ног уходили остатки сил. Голова, не удерживаясь, ныряла в снег. В глазах двоилось, сознание мутнело.
Воспаленные глаза странника различали слабый свет керосиновых ламп, отражающийся в стеклах окон саклей, в ледяных узорах. Усилием воли приподнял голову из снежной шубы, обращая взор туда, где теплилась жизнь. Кровоточащей щекой прижался к мерзлой земле, зовя людей. Показалось, что его крик, полный жажды жизни, отражаясь в скалах, разбудил весь аул. Но из его воспаленного горла вырвался всего лишь писк существа, из которого уходит жизнь. Уронил голову в снег. В глазах помутилось, сознание провалилось в темноту…
Мать-волчица, находясь еще далеко от родного логова, ощутила угрозу, нависшую над ее детенышами. Казалось, что ее уши улавливают в логове, на подстилке из листьев, шорохи стоп врага волчьего племени. Нос обоняет его кислые запахи. Глаза видят его еле различимый силуэт, отчего сердце в груди тревожно забилось. Заскулила, ускорила бег. И тихая лунная ночь, и лес в инее, и искрящиеся заснеженные холмы, и скалы, круто обрывающиеся в долину реки Рубас, предупреждали о беде, нависшей над ее логовом. Сердце матери трепетало, лапы подкашивались от напряжения. Ощущала холод, идущий со стороны логова с ее волчатами, вместе с запахами детенышей чуяла еле уловимый кислый запах угасающей там чужой жизни.