Географ глобус пропил

Иванов Алексей Викторович

– До жемчужного отлива, – кивнул Служкин.

Уже целую неделю он ходил на работу. Первый же урок, который ему поставили, оказался уроком в девятом «В». Служкин сам потом признал, что, сидя в гипсе, он малость утратил чувство реальности, а потому явился на урок не как Емельян Пугачев в Белогорскую крепость, а как разночинец, совершающий «хождение в народ». И народ не подкачал.

По служкинским меркам, урок проходил довольно мирно. Но это потому, что самое главное Служкин просмотрел еще в начале. Дело в том, что в его кабинете в его отсутствие вела уроки Кира Валерьевна. Она и оставила на учительском столе целую стопу тетрадей шестиклассников. Проходя мимо, Градусов ловко и незаметно стащил эту стопу, а потом раздал тетради своим присным. Присные и помалкивали весь урок, разрисовывая тетради самыми погаными гадостями.

На перемене Градусов так же незаметно положил стопу обратно. Следующим уроком у Служкина зияло «окно», он решил заполнить журнал и ненароком столкнул тетради на пол. Тетради упали, рассыпались, раскрылись – тут-то Служкин и узрел художества.

Плача жгучими слезами бешенства и бессилия, Служкин листал изгаженные тетрадки. В творчестве зондер-команды нашли отражение интимные забавы ни только его самого, но и всего педколлектива школы. Однообразные рисунки и однообразные матерные подписи ничем, кроме глупого и глумливого похабства, удивить не могли.

Но вдруг среди прочей дряни Служкин наткнулся на целый цикл графических работ, элегантно озаглавленный «Ночные похождения Географа». Такие же похабные по содержанию, эти рисунки были сделаны уверенной и легкой рукой. Кроме того, в них не было равнодушного издевательства – наоборот, они были полны едкого и беспощадного ехидства, пусть и недоброго, зато точного и в меру. Рассматривая эти рисунки один за другим, Служкин неожиданно фыркнул, а потом затрясся, смеясь, и даже схватил себя за лицо – так велико было портретное сходство. Почерк подписей не оставлял сомнений: это рисовал сам маэстро Градусов.

Однако с изгаженными тетрадками надо было что-то решать. Вздыхая и морщась, Служкин на перемене побрел к Кире. Кира, узнав, в чем дело, чуть не вцепилась Служкину ногтями в лицо. «Разбирайся с завучем сам, идиот!» – прошипела она. От Угрозы Борисовны Служкин вышел со спиральной завивкой, с оловянными глазами и блуждающей улыбкой олигофрена.

Но Угроза взялась за дело профессионально. Она сразу же пошла и вышибла мозги из Градусова и присных, отняла у них портфели и оставила только дневники, в которых написала родителям гневное приглашение на вечернюю встречу с Виктором Сергеевичем, чтобы Виктор Сергеевич поведал об успехах их чад. Присные до вечера были разогнаны по домам, а Градусов оставлен в кабинете географии делать уборку.

И вот Служкин с Градусовым остались в кабинете один на один. В углу громоздилась гора конфискованных портфелей. После своего триумфа – добытого, правда, чужими руками – Служкин сделался великодушен, а после созерцания гравюр он уже не мог видеть в Градусове только волосатого троглодита. И Служкин решил поговорить с Градусовым по душам, как с другом: мол, сколько же можно и на фиг нужно?

Градусов очень сочувственно отнесся к служкинскому порыву. Он виновато вздыхал, сопел, краснел, шмыгал носом и косноязычно бормотал: «Дак че… Все балуются…» Он был очень жалок – маленький, рыжий, носатый Градусов. Служкин и сам растрогался, даже решил помочь Градусову в приборке, вынести мусор. Когда же он вернулся в кабинет, то кабинет был пуст. Градусов все конфискованные портфели выбросил в окно, под которым караулили присные, а сам сбежал.

Уже через час Служкин вместе с Будкиным сидел в подвале и нажирался сливой в крепленом вине.

– Ну как же можно такой свиньей быть, а? – взывал Служкин.

– Да плюнь ты, Витус, – хехекал в ответ Будкин. – Придуши их, как свиней, да и все.

– Не могу я, как ты не понимаешь! Я человека ищу, всю жизнь ищу – человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!… Так что же мне, Будкин, делать? Я из-за них даже сам человеком стать не могу – вот сижу тут пьяный, а обещал Татке книжку почитать!… Ну что делать-то? Доброта их не пробивает, ум не пробивает, шутки не пробивают, даже наказание – и то не пробивает!… Ну чем их пробить, Будкин?…

– Чем черепа пробивают, – хехекал Будкин.

И вот теперь, на кухне, когда Будкин угадал, что зондер-команда опять проскакала по Служкину, как татаромонгольская конница, Служкин начал изливать окончание своей новой схватки.

– Я сегодня вообще не знал, что мне с Градусовым делать. Бога молил, чтобы они проспали – так нет, всей стаей, до последней макаки пришли. Сели сзади на свои пальмы и давай в карты резаться. Только и слышно: «Дама! Валет! Бито!» Ну, я налетел на них, как «Варяг» на японскую эскадру. Градусов от меня скок и за другой ряд убежал. Стоит там, сам трусит, а виду не подает.

А я все, озверел, едва Градусова увидел, шерсть по всему телу полезла. «Третий ряд! – ору. – Встать и отойти в сторону, а то глотки рвать начну!» Смотрю: потихоньку потекли, меня как трансформаторную будку обходят. Остался Градусов один. Сзади – стена, впереди – ряд парт, а за ними – я. А где я – там посылайте за плотником. Заметался Градусов вдоль стены. По роже видно, как у него мозги плавиться начали. Кинулся я вдоль ряда и давай с грохотом парты к стене припечатывать: бах! бах! бах! Школа, наверное, от ударов с фундамента соскочила. Градусов в угол брызнул, а я вслед за ним все парты в стенку вбил, кроме последней, за которой он стоял.

У Градусова от ужаса даже в черепе зажужжало. Он ручонки свои куцые выставил, как каратист, и визжит: «Чего, махаться будем, да?!» Брюс Ли, блин, недоклеенный. Я как захохочу подобно Мефистофелю, аж сам чуть со страху не помер. Сцапал я Градусова, выволок из угла через парты, протащил по полу и пинком за дверь вышиб. Дверь закрываю, оборачиваюсь к классу, говорю: «Конец фильма». И вижу – у всех глаза словно микрокалькуляторы: высчитывают, до каких пределов меня доводить еще можно.

Ну, ладно. Урок вроде дальше поехал. Все сидят малость контуженные. Я им что-то впрягаю про Ямало-Ненецкий округ: о! – говорю, – Ямало-Ненецкий округ! О! А урок у меня был первый, то есть на улице – темнотища. И вот говорю я, говорю, и вдруг – хряпс! – свет погас. Что за черт! Все загалдели. Я на ощупь дверь нашел, вывалился в коридор, там нашарил распределительный щит, перебросил рубильник – свет зажегся.

Талдычу дальше по инерции, и вдруг опять – бэмс! – свет погас. И за дверью слышно: цоп-цоп-цоп – кто-то от рубильника сматывается. Тут уж зондер-команду прорвало по-настоящему. Девки визжат, пацанов по башкам пеналами лупят, пацаны орут, девок за титьки хватают, учебники во все стороны полетели. Пока я до щита добрался, кто-то уже спички жечь начал. Включил я свет – все как с марафона, едва дышат, языки вываливаются.

Дошло до меня, что не иначе как Градусов тут козни строит. Хорошо, диктую дальше, а сам, однако, дверь в кабинет приоткрыл и краем глаза секу. И точно! Минут через пять крадется мимо какая-то низкорослая, носатая тень – и шмыг к щиту! Я рванулся к выходу, а свет – чпок! – и погас. Я со всего разгона как налечу на парту, да как на девку какую-то хлопнусь! Все, думаю, Градусов. То, что раньше было, – это преамбула. А сейчас тебе будет амбула. Включил я свет, запер дверь, чтобы из кабинета никто не выбежал, а сам у лестницы за углом в коридоре притаился. Жду. Знаю: Градусов придет.