Географ глобус пропил
Шрифт:
Служкин закурил и придвинул спички Кире.
– Любой анекдот – это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.
– Ну-у, ты себя высоко ценишь!… – сказала Кира. – А впрочем, чему тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.
– Вот даже как? – деланно изумился Служкин.
– Ну да, – спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. – С одной стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаешь
– Каким это образом?
– Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса, каким ты себя выставляешь.
– Я не выставляю, – возразил Служкин. – Я рассказываю правду. Только занимательно рассказываю.
– Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это – «маски» – не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.
– Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков, «всякое искусство лишено цели». Так что возможен вариант «в белый свет как в копеечку».
– Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но таким выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И другим с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжелый человек. Не обольщайся на этот счет.
– Отцы думают иначе.
– Отцы – это твои школьники из девятого «бэ», да? Глупо считать решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем, коммуникабельный… Но ты похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь, и внутри – бетон.
– Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, – усмехнулся Служкин. – Страшнее беса посреди леса. А какое в общем-то тебе дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои парафафы разлагать?
Кира легко засмеялась.
– Не знаю, – честно призналась она. – Такое вот ты у меня желание вызываешь – порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны, у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.
– Может, ты в меня влюбилась, а? – предположил Служкин.
– Ну нет! – открестилась Кира. – Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя – заочно. Но когда собственными глазами видишь все это, – она презрительно
Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.
– От него и так уже летят клочки по закоулочкам, – сказал он. – Хватит, Кира. Ехать пора.
– Ты подслушивал! – сокрушенно воскликнул Служкин. – Ах ты, Будкин, вульгарная ты саблезубая каналья! – Он поднял костыль, приладил его к плечу, прицелился в Будкина и выстрелил: – Бах!
– Мимо, – хехекнув, ответил Будкин.
Термометр с фонарями
Будкин открыл Служкину дверь завернутый, как в тогу, в ватное одеяло, словно римский патриций в далекой северной провинции.
– Ты чего в такую рань? – удивился он.
– Хороша рань, я уже три урока отдубасил…
В ванной у Будкина шумела вода, кто-то плескался.
– Ты, что ли, там моешься? – разуваясь, спросил Служкин.
– Я, – хехекнул Будкин, возвращаясь на разложенный диван.
– Вечно у тебя квартира всякими шлюхами вокзальными набита… – проворчал Служкин, проходя в комнату и плюхаясь в кресло.
– Ты чего такой свирепый? – благодушно спросил Будкин, закуривая.
– Объелся репой, вот и свирепый…
Тут в ванной замолкла вода, лязгнул шпингалет, и в комнату как-то внезапно вошла грудастая девица в одних трусиках. Увидев обомлевшего Служкина, она покраснела от злости и прошипела:
– Предупреждать надо, молодые люди!…
Она яростно сгребла со стула груду своих тряпок, выбежала из комнаты и снова заперлась в ванной.
– Это что за видение из публичного заведения?…
– А-а… – Будкин слабо махнул рукой. – Вчера скучно стало, я решил покататься. Она попросила подвезти… Вот до утра и возил.
Служкин молча покачал головой. Они курили и ждали девицу, но девица, выйдя из ванной, не заглянула в комнату, быстро оделась в прихожей и вылетела в подъезд, бахнув дверью.
– Может, она твое фамильное серебро унесла? – задумчиво предположил Служкин. – Или годовой запас хозяйственного мыла?… А ты все лежишь, как окурок в писсуаре.
– Ладно, встаю, – закряхтел Будкин и постепенно поднялся. – О! – сказал он и взял со стула кружевной черный лифчик. – Еще один!… Хочешь, Витус, покажу тебе свою коллекцию забытых лифчиков? Там и от Киры имеется…
– Могу тебе до кучи вечером еще и Надин принести, – мрачно ответил Служкин. – Или уже есть?
– Как тебя, Витус, еще земля носит? – в сердцах заметил Будкин и, плотнее запахивая одеяло, побрел из комнаты. – Пойдем в кухню кофе пить… Эта Света – или как ее? – чайник согрела…
– На Свете счастья нет… – пробормотал Служкин.
В кухне он сел за стол и тяжело замолчал.
– Что, опять тебя сегодня ученики надраили? – проницательно спросил Будкин, одной рукой разливая кофе, а другой придерживая одеяло на груди.