Географ глобус пропил

Иванов Алексей Викторович

«Раз от тебя вообще никакого толку нет, так я тебя пристрелю, потому что ты паскуда», – сказал Колесу Будкин, разломил ружье и вставил патрон. Колесо как увидел это, так с визгом в кусты ломанулся и улетел, словно утюг с десятого этажа.

Будкин же, оставшись один, решил сбить пулей верхушку шеста с трусами. Встал на колено и начал патрон за патроном палить по флагштоку. Тут на канонаду с воем и слетелись вожатые.

Три дня Будкин под стражей просидел, пока его мама с югов педали в обратную сторону крутила. Будкина из лагеря выперли. Хорошо еще, что труп Колесникова не послужил отягчающим обстоятельством.

Надя недоверчиво качала головой и смеялась. Будкин слушал благосклонно, хехекал и пил вино.

– Ты что же, его на самом деле хотел застрелить? – спросила Надя.

– И застрелил бы, – подтвердил Будкин. – Такое состояние было. Только он побежал, а в спину стрелять некрасиво.

Служкин и Будкин, разгоряченные детскими воспоминаниями и вином, затеяли спор.

– Я звал тебя, Витус, когда за ружьем пошел! – оправдывался Будкин. – Только ты спал!…

– Хотел – разбудил бы! – Служкин в негодовании даже стукнул гипсом об пол. – Ты меня всегда кидаешь и накалываешь!

– Когда это я тебя кидал и накалывал?!

– Да всю дорогу! Помнишь, например, мы ходили на рельсы под поездом деньги плющить? Я брал юбилейный рубль, а ты – простой, а потом ты мой взял себе, а свой подсунул мне!

– Так они уже ничем не отличались друг от друга!

– И все равно!… А когда я сделал стрелы с бомбочками на конце и отдал их тебе на хранение, ты их взял да поменял Насосу на солдатиков-викингов, а мне сказал, что стрелы у тебя отец отнял! Я все знаю, все помню! И моего желтого Чапая ты стырил, а мне подсунул своего с отломанной саблей – скажешь, не было такого?

– Ну было, ну и что? Когда на санках за помойную машину цеплялись, ты же раздолбал мои санки в лепешку – я же не пикнул!

– Так я не специально, а ты специально!

Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.

Вечером, когда Будкин ушел домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал «Спящую красавицу». Надя управилась с посудой, а Служкин все еще читал.

– Закругляйтесь, – велела Надя. – Я спать хочу. Мне свет мешает.

– А ты гаси его, – предложил Служкин. – Я дальше наизусть помню.

– Глупости какие… – пробурчала Надя и погасила свет.

Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.

Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце – солнце не знало. Он расспрашивал месяц – и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.

– Постой, – читал в темноте Служкин, –

Отвечает ветер буйный. Там за речкой тихоструйной Есть высокая гора, В ней глубокая нора; В той норе, во тьме печальной, Гроб качается хрустальный На цепях между столбов. Не видать ничьих следов Вкруг того пустого места, В том гробу твоя невеста.

Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.

Служкин сел на кровать и погладил ее.

– Ну, Наденька, не плачь, – попросил он. – Ну перетерпи… Я ведь тоже разрываюсь от любви…

– К кому? – глухо и гнусаво спросила Надя. – К себе?

– Почему же – к себе?… К тебе… К Таточке… К Будкину… К Пушкину.

Бетономешалка

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмопункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

– Привет, – сказала она. – До города или домой?

– А куда хочешь, – ответил Будкин. – С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

– А, это ты… – небрежно сказала она, увидев Служкина.

– Только сначала мы его домой забросим, – предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую шапку.

– Я позвоню, а вы пока кофе попейте, – предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.

– Проходи на кухню, – печально сказал Служкин Кире. – Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается…

– Алё, Дашенька? – раздался голос Будкина. – Босса позови.

– Что-то ты сегодня квёлый, – расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. – Без обычных своих подначек…

– Подначки в заначке, – вяло отшутился Служкин, включая чайник.

– Ничего у тебя дома, уютно.

– А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых бетонных стенах гвоздем было выцарапано «Долой самодержавие!»?

– Разогреваешься, – хмыкнула Кира. – Как нога?

– В больнице сказали, что скоро на передовую.

– Как хоть ты ее сломал-то? – Кира глянула на гипс.

– Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.

Кира презрительно сморщилась.

– В общем, мне нравится, – подумав, сказала она, – что ты не строишь из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.

– Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.

– Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.