Гера
Шрифт:
– Анечка?..
– Узнала? Как ты узнала меня?..
И бабушка вытирает мокрые глаза.
– Сон мне приснился...
В доме все совсем так же, как и было в ее детстве. Те же коврики на полу. Те же чашки. Тот же запах...
– Муж отпустил тебя ко мне? – спрашивает бабушка, усадив Аню, но продолжая держать ее за руку.
– У меня нет мужа. И никогда не было.
– А турок?
– Я ушла от него. Тогда еще.
Бабушка смеется.
– Это ты правильно сделала. Он совсем тебе не годился. И как же ты жила сама? Где работала? Почему не писала?
Вопросов слишком много. Так много, что лучше не отвечать ни на один.
– Я теперь в Киеве живу. Открыла свою стоматологию. Все почти потратила, что заработала, – на помещение, на ремонт, на оборудование. Поедем – посмотришь...
– А живешь где?
– Квартиру купила на Шулявке. Не очень близко. Ну, пока на метро. На машину не хватило уже.
Бабушка слушает хриплый и резкий голос и не отводит взгляда от ее лица. Прежние глубокие серые глаза. Прежние золотистые волосы, туго стянутые в хвост.
– Аня? Как ты жила? Все это время... Почему не вернулась?
– Вернулась вот, – Аня смеется. – В Ираке медсестрой работала, потом ранили. Потом снова была в Турции. Теперь вот дома...
– А Саша?
– Причем тут Саша?
– Его мать ничего о нем не знает.
– Почему? Я видела его несколько раз... за границей. Давно...
Вечером Аня зашла к матери Герасимова, чтобы до самого дна нырнуть в далекое детство. Тетя Валя узнала ее, словно и не было этого десятка лет, выбеливших Анино лицо мелом.
– Анечка... Приехала бабушку проведать? Она так переживала, где ты, что с тобой...
– А вы как?
– Да вот, с внучатами уже вожусь...
Аня кивает и отворачивается.
– Дети – это счастье.
– И с невесточкой мне повезло, золотая жена у Костика.
– А... Саша?
Теперь отворачивается Валентина.
– Не знаю о Саше. Может, тоже женат уже. Может, нет. Только деньги от него иногда получаем. И ни строчки никогда, ни звонка, ничего...
– Мы виделись с ним...
– Где?
– В Турции, давно. Он отдыхал с девушкой. Хорошо выглядел.
– Ну, и хорошо. Жив-здоров, значит. Только... нельзя так с матерью. Будто одни деньги нам от него нужны...
Аня думает о том, что и сама за все эти годы ни разу не написала и не позвонила домой. Значит, и ему тоже – не о чем рассказать родным.
–
Аня берет Валентину за руку.
– Тетя Валя, я знаю, как он вас любит. И если он не приезжает и не звонит, значит его работа не позволяет ему этого. Обстоятельства бывают очень разные. Бывают очень сложные. Знаю только, что он жив и помнит о вас.
– У тебя нет его номера?
– Нет. Я потеряла его.
– Номер?
– И номер тоже...
Тетя Валя смахивает слезы.
– Вам нужно было тогда жениться и детей скорее рожать.
Но Аня качает головой.
– Нет. Нужно было прожить все, то мы прожили. Это время – год за пять, не меньше. Я очень устала. Пока останусь в Киеве – буду работать. Если вдруг увидите Сашу, передавайте ему привет от меня...
– Не оставляй бабушку...
И Аня обещает. Обещает приезжать почаще.
Бабушка никак не хочет переезжать в столицу. Аня возвращается одна – в новую, еще не обжитую квартиру. А ночью звонит Дарко, живущий в каком-то другом времени, на каком-то другом континенте, и клянется в вечной любви.
– Не могу забыть тебя...
– И я тебя, – врет она, чтобы его не обидеть.
– Я скучаю...
– И я тоже...
«Здесь это называется – «не попускает», – смеется про себя Аня.
4. ЗНАКОМЫЙ
Можно ли жить в одном городе с человеком и никогда с ним не встретиться? Конечно. Особенно, если не искать его. Анины поиски ограничились тем, что она раскрыла телефонный справочник на фамилии «Герасимов» и увидела десятки номеров телефонов разных Герасимовых, а заодно и Герасименко, Герасимовичей и Герасимьюков. И не стала звонить ни по одному номеру. Снова что-то оттолкнуло.
Работа заняла все мысли. Пришлось самой подбирать штат, проводить собеседования, в то же время пытаясь оградить себя от подробностей чужих жизней. Наконец, коллектив укомплектовался, потянулись пациенты и наметился тот самый повседневный ритм, который спасает от навязчивых мыслей и неудовлетворенности и который и принято считать хребтом жизни.
Только к весне Аня сделала паузу. Отвлекли цветущие каштаны... В городе вдруг сделалось душно, и ее наспех слепленная пластилиновая жизнь стала таять. Плавные линии начали растекаться вязкой жижей.